Георгий Почепцов, rezonans.kz
Условно мы можем разделить эти модели на такие типы, по сочетанию жесткой или мягкой формы и жесткого или мягкого содержания:
Нужное и необходимое для выживания социума всегда будет вводиться жестко, хотя население будет стараться избегать этого, примером может быть ношение маски в период пандемии.
Мы видим, что мир смещается к “мягко-мягкому” типу, например, телесериалам, делая его влияющим, но невидимым как таковой для сознания. Здесь результат воздействия начинает проявляться на следующих этапах и невидим на начальном. По этой причине такое управление не встречает сопротивления, оно “вшито” на более глубинном уровне.
С. Карелов акцентирует следующий тренд развития человечества: “Экономическое, технологическое и социальное развитие цивилизации, сопровождающееся ростом городов будет неуклонно повышать уровеньтолерантности и социокультурного разнообразия, создающих благоприятные условия для реализации творческого потенциала человечества. Следовательно, рост мультикультурализма и толерантности — это не временный, а глобальный эволюционный тренд в развитии человечества” [1]. И еще: “Цивилизация — это сложность, растущая вместе с разнообразием, стимулируемым толерантностью”
Это характеристики городов в отличие от более консервативной среды сельской местности. Отсюда совет Карелова по выборам: “Организация национальных выборных кампаний и используемые на них выборные технологии будут теперь ориентированы на ключевую цель — повышение явки своей электоральной группы: кандидатам-прогрессистам нужна максимально высокая явка больших городов, кандидатам-традиционалистам нужна максимально высокая явка малых городов и сельской местности. Все остальные политприемы и политтехнологии, так или иначе, будут использоваться для освоения выборных бюджетов, но существенной роли играть не будут”
Получается, что ведущие страны “выскочили” на эту новую площадку, где тон задают большие города. И их развитие начало подчиняться другим законам. Отсюда большая толерантность, идущая оттуда, и достаточная жесткость, которая сохраняется на постсоветском пространстве. Отсюда все эти процессы диверсификации, которые выглядят странными с нашей точки зрения. Постсоветское пространство проигрывает, не давая поднять голову иному типу человека. Новая этика связана с правом малых групп, а не только больших на свою этику.
Сегодня мы получили также большую связность и взаимозависимость населения разных стран, которая пришла не столько в результате глобализации, хотя и из-за нее, а из развития технологий связности, главной из которых оказался интернет. Произошло слияние технологий и не-технологий, в результате создаваемый как чисто технический продукт, Фейсбук стал самым мощным медиа. Теперь он не может жить по законам и правилам техническим, поскольку к нему предъявляются претензии по законам и правилам социальным.
Исследователи подчеркивают: “В прошлые эпохи американские власти могли по крайней мере изучать, скажем, нацистскую пропаганду во время войны и полностью понять, во что именно нацисты хотели, чтобы люди верили. Сегодня “это не информационный пузырь, а информационный кокон. Я даже не знаю, что видят другие со своим персонализированным опытом”, – говорит Гельцер [Дж. Гельцер, бывший специалист по контртерроризму в Белом доме, преподающий сейчас в Джорджтауне –Г.П.]. Другой эксперт в этой области М. МакКорд, говорит мне, что она думает, что сайт 8kun [см. о нем [2 – 4] – Г.П.] может быть более явным в продвижении насилия, но Фейсбук в некоторых отношения хуже, поскольку имеет более широкое распространение. Она говорит: “Нет барьеров на входе в Фейсбук. В любой ситуации экстремистского насилия, которое нам попадалось, обязательно мы находили посты в Фейсбук. И это достигает тысяч людей. Широкий охват является тем, что объединяет людей и нормализует экстремизм, делая его мейнстримом”. Другими словами, это мегамасштаб, который делает Фейсбук таким опасным [5].
И еще: “Мегамасштаб Фейсбука дает Цукербергу беспрецедентный уровень влияния над населением планеты. Если он не самое могущественное лицо на планете, он все равно очень близок к вершине. Безумно давать там много коммуникативных, замалчивающих, разрешающих сил, даже не упоминая того, что он конечный владелец алгоритмов, определяющих виральность всего на интернете. То, чем он владеет, влияет на мышление и представления людей, способное изменить, что они будут делать со своими ядерным оружием или со своими долларами”. – говорит Гельцер” (там же).
И еще по поводу собираемой информации, что является наиболее болезненной темой сегодня: “Каждый раз когда вы кликаете свою реакцию на Фейсбуке, алгоритм фиксирует ее и уточняет ваш портрет. Гипертаргетинг пользователей, ставший возможным из-за накопленных больших объемов личной информации, создает идеальную среду для манипуляций, которой пользуются рекламщики, политтехнологи, эмиссары дезинформации и, конечно, сам Фейсбук, который в конечном счете контролирует то, что вы видите или не видите на сайте. Фейсбук нанял корпус из 15 тысяч модераторов, которым платят за то, чтобы они искали отвратительные вещи – убийства, групповые изнасилования и другие изображения насилия, которые возникают на платформе” (там же).
Гигантские объемы собранной информации, причем о каждом, кто интересен бизнесу или политике, с неизбежностью трансформировались в инструментарий управления. Это, по сути, перевод личностных характеристик человека в цифровую форму, с которой могут работать алгоритмы.
Перед нами параллельный реальному информационно-технологический мир, который, вероятно, мы не имеем права называть просто информационным, поскольку человек встроен как компонент в эту технологическую структуру. Телесериал и зритель были более раздельны в этом плане, хотя и информация собирается, и Нетфликс своими рекомендациями активно управляет будущими фильмами для зрителя. Зрителю Нетфликс подходит больше, чем телевизор из-за возможности управлять самому, что, когда и как смотреть.
Рост толерантности ведет к новой этике. Не только большие группы могут иметь свои представления, но и малые. Кстати, это очень напоминает идеологию продвижения интернета по миру, когда госдепартамент говорил, что таким образом голос получат малые группы, имея в виду, к примеру, более умеренных мусульман, а не радикалов.
Тогда этим занимался Алек Росс, получивший прозвище “тех-гуру” госдепартамента. В своей статье он писал об опыте того времени: “Эти инструменты усиливают и дают голос тем, кто исторически был маргинализирован от основных глобальной, социальной и экономической арены. В частности, это имело беспрецедентное влияние на женщин. Между 2008 и 2009 число женщин, использующих мобильную связь, увеличилось на 43 процента, что можно сравнить с 26 процентами роста в числе мужчин. Исследования демонстрируют, что 93 процента женщин говорят, что они чувствует себя безопаснее благодаря своему мобильному телефону; 85 процентов женщин сообщают, что они ощущают себя более независимыми из-за мобильного телефона; и 41 процент женщин отмечают, что они у них увеличился доход и профессиональные возможности из-за телефона” [6].
И в отношении отмеченной выше большей политической свободы: “Роль соцмедиа в последних событиях в Северной Африке и Ближнем Востоке подсказала назвать диссидентские движения “Твиттер революциями”. Это некое преувеличение. Технологии нейтральны. Они делают возможными идеологические цели людей, которые ими пользуются. Более того, технологии не вызывают революций, это делают люди. Условия, которые вызвали эти революции, были уникальными сами по себе, начиная с инфляции и молодежной безработицы до широкого исключения из политического процесса. Десятки тысяч граждан, собравшихся на площади Тахрир в Каире боролись в основном за изменения. Это говорит о том, что технологии связности сыграли важную, даже основополагающую роль. Соцмедиа существенно ускорили создание движения, в норме это занимает годы, а здесь сократилось до нескольких недель. Далее – социальные медиа вместе с пан-арабским спутниковым телевидением существенно насытили информационную среду, давая людям доступ к большей информации и средств для их действий. И еще: информация показывает, что соцмедиа помогли сделать слабые связи сильными; люди, не имевшие ничего общего, нашли общую причину в онлайне, а затем смогли предпринять действия вместе в оффлайне. И окончательно, что наиболее важно, это были сети распределенного лидерства. Вместо фигур Нельсона Манделы и Леха Валенсы, которые организовывали и воодушевляли массы, было малое число тех, кто осуществлял управление сверху вниз. Лидерство стало более распределенным и узловым из-за соцмедиа” (там же).
Это точка зрения оптимиста, причем он хвалит то, чем занимался и сам. Но взгляд со стороны может внести некие коррективы. Опыт того времени не всегда оценивается позитивно.
Вот статья 2016 года Е. Морозова с названием “Они сделали из него придурка. Странности карьеры Алека Росса”. Здесь он пишет, что на самом деле работа Росса в госдепартаменте была провалом [7].
И еще он же о книге Росса об индустриях будущего: “Единственная большая идея Росса в этой книге состоит в том, что, благодаря приходу новых технологий, мы входим в новую эру, в которой странам придется решать, где им быть идеологически. Росс пишет: “Принципиальная политическая бинарность последней половины двадцатого столетия была коммунизм против капитализма. В двадцать первом столетии это открытость или закрытость“. Не нужно много времени, чтобы понять, что “открытость” может значить только одно – “открытость для бизнеса”, в частности для бизнеса американского капитала. Дихотомия Росса открытость – закрытость не переходит капитализм – она просто делает ему ребрендинг” (там же).
Е. Морозов, кстати, в свое время исследовал “арабскую весну”, и говорил о том, что Твиттер не имел объединяющей функции, поскольку основной массив текстов был написан на английском, то есть был обращен к Западу.
Он считает интеллектуальной ошибкой считать, что можно продумать наперед, что случится с миром, если все будет взаимосвязанным и дигитальным, акцентируя следующее: “Такое интеллектуальное мастерство никогда не произойдет, частично потому, что дигитализация или связность не похожи на физические или химические процессы, последствия которых мы можем предсказать. И это не связано с многогранной сущностью интернета или с тем, что это наиболее сложная сила в истории. Это просто факт того, что то, что дигитализируется и связывается, является разными частями нашего общества, и именно эти части отрицают любую логику предсказания” [8].
Морозов – великий пессимист, сидящий в кругу оптимистов, когда он пишет: “Арабская весна доказала невозможность предсказывать наперед, как и холодная война. Все это несмотря на то, что почти каждый носит мобильный телефон, много данных размещено на сайтах соцмедиа, а компьютерная сила, нужная для наших предсказаний, намного сильнее, чем она была в восьмидесятых. И все же, со всей этой информацией и со всеми компьютерными возможностями даже ЦРУ с его хорошими моделями и склонностью к теории игр и сбору информации, не удалось даже близко предсказать это наперед. Реально с этими огромными технологическими ресурсами провал с предсказанием арабской весны выглядит еще более удивительным, чем провал с предсказанием падения Советского Союза и конца холодной войны. Поэтому не ждите, что кто-то сможет разработать в ближайшее время тему “политических последствий интернета”” (там же).
Морозов также подчеркивает наличие сильных связей, созданных до протестов: организаторы не были революционными лидерами в обычном понимании, чего и не могло быть при диктаторах-президентах [9]. Но они использовали элементы лидерства, даже за несколько дней до реальных протестов ушли в подполье, как обычные лидеры революционных ячеек. Не было виртуальным и взаимодействие между киберактивистами Туниса и Египта. В мае 2009 были две встречи блогеров, техников и активистов, где они обсуждали пути организации своего протеста. Одна встреча финансировалась фондом Сороса, вторая – американским правительством.
Кстати, приоритет оффлайна в организации очень похож на организацию французских “желтых жилетов”, где рабочие имели массу оффлайновых контактов.
В рецензии на книгу Е. Морозова об иллюзиях интернета рецензент New YorkTimes пишет, что Морозов доказывает, что интернет чаще сужает, а то и вовсе отменяет свободу [10]. В этой своей книге Морозов напоминает Х. Клинтон, что основные поисковые запросы в российском интернете направлены отнюдь не на демократию или защиту прав человека, люди спрашивают “что такое любовь?” или “как похудеть”. И Клинтон сама в своей речи 2005 года говорила об интернете как об “инструменте огромной опасности”, имея в виду родителей и их детей.
Захват физического пространства является эффективным способом привлечения внимания в информационном пространстве – BBC освещало ситуацию своими репортажами с площади Тахрир 18 дней в январе 2011 [11]. И это не только Египет, но и Occupy Wall Street или Майдан.
И еще один вывод П. Райлли: “Медийное представление как “Твиттер революции” создает упрощенное и неверное представление о современных протестных движениях. Вместо этого в фокусе должен быть социо-политический контекст, в котором используются конкретные технологии, а не оптимистические рассказы, создающие обобщенное представление об интернете как силе либерализма” (там же).
И вот реальные данные о типах коммуникаций для случая площади Тахрир [12]:
– из проинтервьюированных у 52% был профиль в Фейсбуке и почти все использовали его для коммуникаций, только 16% в Твиттере,
– 48.4% участников первые услышали о протестах лицом к лицу, даже традиционные медиа не были так важны,
– 48.2% занимались так называемой журналистикой граждан, делясь видео и фото протестов: на Фейсбуке – 25%, на телефоны – 15%, на Твиттере – 5%. 72%, использовавшие телефон, пользовались и Фейсбуком.
Так что в данном конкретном случае совершенно понятна невероятна малая роль Твиттера в арабской весне, хотя она и была названа Твиттер революцией.
Книга Е. Морозова называлась “Иллюзия сети”, в предисловии к которой он напоминал, что Запад зря думал в 1989, что борьба за демократию завершилась, и что Старбакс, МТВ и Гуггл далее доделают все сами [13].
Ничего этого не произошло. Одной из причин может быть то, что авторитарные власти точно так пользуются новыми возможностями, только уже в свою пользу, например, для более качественного отслеживания коммуникаций и поведения людей. Морозов говорит, что они “следят за тем, что происходит в сетях, стараясь идентифицировать тех, кто обменивается твитами” [14]. Другие распространяют собственную пропаганду. Третьи сами нанимают блогеров для распространения нужных месседжей. Авторитарная власть, как видим, тоже любит, когда ее любят, что позволяет удерживать протестность в рамках нормы, не применяя жестких методов.
В 2013 году вышло еще одно исследование арабской весны в заглавии которого возник вопрос – “Четвертая волна демократии?” (Democracy’s Fourth Wave?) [15]. Здесь констатируется, что в результате арабской весны ушло четыре диктатора, правивших своими странами 20-30 лет.
Несомненно то, что интерес принес много позитивных изменений. Гражданское общество получило новые возможности для развития, так как инфраструктура интернета не зависит от контроля государства.
Документирование действий властей стало более легким. Авторы книги фиксируют: “Новостное освещение событий в регионе регулярно демонстрирует, как граждане используют свои мобильные телефоны для документирования событий, особенно их собственное участие в них. На площади Тахрир командиры танков снимали толпу и размещали это в соцсетях. Другая сторона также снимала фото танков. Когда армейские машины были брошены, люди снимались в них для своих Фейсбук страниц. Арестованные делали свои снимки в заключении. Некоторые египтяне открыто обсуждали, что причиной того, что армия не действовала серьезно против протестующих, поскольку солдаты знали, что их постоянно снимают, а также осознали свою социальную близость к ним. В тех странах, где армии было приказано действовать более агрессивно, такая бойня тоже документировалась” [15].
Это можно назвать облегченной визуализацией, поскольку современные технологии дали в руки любому возможность такой фиксации. И это является переводом информации в более действенную форму, поскольку она становится документом.
Все эти строки все время переносят нас по ассоциации в Беларусь, где сложилась более жесткая ситуация, вплоть до избиений после задержания, но которые тоже документировалась.
И еще некоторые выводы: “Трудно сказать, состоялись бы революции без дигитальных медиа. Мы знаем, что в регионе давно были демократические активисты, но до этого у них не было много удачных проектов. Радио и телевидением пользуются не все, только 10-20 процентов населения большинства стран региона имеют легкий доступ к интернету. Но эта группа людей является важной: обычно это правительственные служащие, образованные профессионалы, молодые предприниматели и городские жители. Это сети людей, которые кто инициировали, координировали и поддерживали гражданское неповиновение. кто инициировал, координировал и поддерживал гражданское неповиновение. Мы также знаем, что страны с низком уровнем распространения технологий обладают самыми слабыми демократическими движениями. Контрфактические сценарии могут быть интеллектуально интересными, но неопровержимые доказательства того, что произошло в конкретном наборе ситуаций не может, видимо, оцениваться одинаково с гипотетическими случаями и воображаемыми альтернативными сценариями. С контрфактами и мыслительными экспериментами приятно работать, но приоритет всегда должен отдаваться доказательствам и моделям политических изменений, за которыми стоят реальные события” (там же).
Сколько бы мы ни обсуждали несработавшие механизмы смены власти, история все равно на стороне протестующих. У людей появились другие мозги, которые требуют больше прав и больше уважения. И рано или поздно страна делает шаг к большей демократизации, даже против желания властей, которым приходится переходить к более сложным моделям социального управления. Мягкие методы всегда будут более сложными, чем жесткие.
Одновременно следует признать, что, к сожалению, общество и государство слабо напоминает конструктор Лего, поскольку в жизни все связано множеством невидимых связей. Нельзя изменить что-то одно, не затронув при этом другого. Сегодняшние квази-диктаторы не понимают этого, пытаясь решить реально сложные проблемы жесткими действиями в физическом пространстве.
Арабская весна принесла как успех, так и неуспех. Каждая попытка ускоренных изменений странным образом через некоторое время с неизбежностью начинает буксовать и останавливается. Так было в СССР после 1917, так было в Украине после ее майданов. Точно так произошло в арабских странах: “Когда мы смотрим на арабский мир сегодня, трудно поверить в то, что было. Только “революция в Тунисе” осталась нетронутой. Все другие страны или провалились в хаос и гражданскую войну (как Ливия и Сирия), или (как Египет) вошли в новую эпоху диктаторства, более темную и более репрессивную, чем когда-либо раньше. То, что пришло, выглядит как исполнение предупреждений, которые выдвигались с самого начала против протестов: все это приводят к еще большей политической нестабильности” ([16], см. также [17]).
И еще: “в пяти странах большинство считает, что они не сожалеют о протестах арабской весны. Это напряженный и хрупкий выигрыш для сил старого режима. Ситуация может быть хуже той, что была десятилетие назад, но есть один факт, который сегодня ясен деспотам и подобным им – факт, который дает людям преимущество, которого у них не было в первый раз. Это может случиться. Это случилось раньше. Мы знаем сегодня, как это выглядит. В следующий раз мы будем знать, что требуется от нас” (там же).
Визуальная воздействие, которое возникло в результате визуальной фиксации стало мощным оружием воздействия на массовое сознание в Беларуси: “Многочисленные видео избиений и взрывов, появившиеся в соцсетях, шокировали белорусов. Возмущены оказались и те, кто голосовал за Лукашенко. Если в Киеве зимой 2013/14 возмущенные насилием обыватели просто присоединялись к протестам, то в Белоруссии включились иные формы коллективного действия — рабочие стачки. Согласно данным Белстата, 23% белорусов заняты в промышленности. Рабочий класс составляет самую большую социальную группу страны. Оппозиция уже на следующий день после выборов через все свои медийные каналы призвала рабочих выходить на забастовку. Это сработало, хотя трудно сказать, кто внес наибольший вклад в политизацию рабочего класса: власть или оппозиция. Насилие было слишком массовым и шокирующим, реакция на него была неизбежна и без подсказок со стороны политиков. На многих предприятиях начались митинги и акции протеста” [18].
Жесткими методами воздействия можно остановить жесткую силу. Но мягкая сила способна, как это ни странно, их выдерживать. Они позволяют выстроить свою собственную минизащиту, которая способна держать оборону.
Например, Беларусь выстроила свои системы защиты против давления государства: “Сейчас появляется множество инструментов в цифровом мире, например, программы взаимопомощи, которые хоть и со скрипом, но работают. А со скрипом, потому что государство делает все, чтобы не допустить никакой помощи пострадавшим: медицинской – для тех, кто пострадал физически в тюрьмах, или юридической – для уже десятков тысяч протестующих. Сегодня цифровые инструменты играют огромную роль в том, что происходит в странах с отсталой политической системой. Во время референдума 1996 года и позднее одна из главных проблем была в том, что запрещали печатать газеты, а без них невозможно было ни до кого достучаться. Потому что радио закрыто, телевидение закрыто. Удачи им сейчас сдерживать этот информационный поток! Шансов скрывать информацию с каждым годом будет все меньше” [19].
Власть всегда сильнее в данной точке пространства и времени, но она так же быстро теряет эту силу, когда проходит пик ее столкновения с народом. Власть с легкостью побеждает в физическом пространстве, но с такой же легкостью проигрывает в ментальном пространстве населения.
Сегодняшний взгляд на Беларусь раскрывает сложившуюся ситуацию так: “Интересно ещё, что силу и скорость тектоническому социальному перелому обеспечили те же самые механизмы, которые прежде работали на укрепление диктатуры. Это, во-первых, многолетнее подавление независимых медиа. Оно создало мощный запрос на неподцензурную информацию и мнения, который смогли удовлетворить YouTube и Telegram-каналы. В конечном счете их использование в Беларуси стало вопросом не только вкусовых предпочтений, но и банального физического выживания. Белорусский агитпроп вслед за Лукашенко всю весну уверял людей, что коронавирус «не страшнее гриппа» и вообще «психоз», а после аварии, отравившей воду в минском водопроводе — что эту воду все равно можно пить. YouTube и Telegram в Беларуси еще популярнее, чем в России, и именно они в итоге драматически снизили эффективность пропаганды. Потому именно на блогерах сейчас сосредоточилась репрессивная машина: уже семеро арестованы по надуманным уголовным делам, еще больше — по административным, двое, укрываясь от преследования, сумели бежать из страны. Во-вторых, это запрет — и не формальный, а фактический — на независимую социологию. Долгие годы он позволял маскировать снижение реальной поддержки власти. Потому данные опросов на крупнейших интернет-порталах о популярности кандидатов — Лукашенко там набрал около 3% поддержки — вернули его противникам надежду и превратились в общенациональный мем. Но и такие опросы запретили. Других, независимых цифр нет, Лукашенко сам сделал невозможным их существование. И сколько бы теперь ни насчитал ЦИК, большинство уже этим цифрам не поверит. В-третьих, запретительный барьер в 100 тыс. подписей для выдвижения кандидата в президенты при минимальных сроках их сбора. Прежде он позволял Лукашенко выбирать себе оппонентов на выборах, а сейчас сдетонировал мобилизацией сторонников перемен и километровыми очередями готовых поставить подписи за кандидата во многих городах” [20].
То есть все сильные стороны государства становятся слабыми, когда от них уходят поддержка населения. Элита тоже выступает за перемены: “Белорусские спортсмены и артисты годами использовались властью как PR-обслуга. Но многие из них не смогли смолчать в условиях нового консенсуса и стали высказываться против насилия и за честные выборы. И даже пятеро телеведущих государственного ТВ (негосударственного в стране нет) выступили с осуждением репрессий — хотя для каждого это означало мгновенное увольнение. Артистов наказывают отменами концертов, но спираль молчания уже не починить. Раньше нелояльность означала потерю дохода и вытеснение в маргиналы. Сейчас ты тоже теряешь в доходе, но ты с большинством и твои действия одобряют все вокруг. Это новая для Беларуси ситуация” (там же).
Тут очень важно последнее замечание, что “ты со всеми”, с правдой, а не ложью. Если мы о прошлом никак не можем добиться правды, то о настоящем ее не узнать тем более.
Есть такая фраза в дневниках композитора Г. Свиридова – “Вся жизнь (видимая) – ложь, постоянная ложь. Все уже привыкли к этому. Мы живем, окруженные морем лжи. Дети и родители, мужья и жены, общества, континенты, целые народы живут в полной неправде. Отношения человеческие (видимые нами), государственные, деловые — ложь. Правда возникает лишь на особо большой глубине человеческих отношений, возникает редко и существует, как правило, короткий срок. Потому-то так ценна всякая правда, даже самая малая, т. е. касающаяся как бы малых дел. Правда существует в великом искусстве, но не во всяком искусстве, считающемся великим”.
Любое государство сложно скользит по лезвию между ложью и правдой. Главный вопрос в этом, сколько людей ему при этом верят. Если много, то для государства все в порядке, поскольку право на правду есть только у него, у всех остальных может быть только мнение, которое еще надо доказать.
Особый эффект возникает, когда журналист вещает от имени и поручению государства. Государство особо не любит журналистов. Если же это происходит, то это любовь не за то, что именуется журналистикой, а за то, что именуется пропагандой. Она вроде бы давно умерла, но на телеэкранах ее все равно можно встретить, но в новых формах.
В. Соловьев признан в России журналистом года по опросу ВЦИОМ. Правда, за это проголосовало только 6% опрошенных, но Ю. Дудь и О. Скабеева получили еще меньше – по 2%. Пятерку самых популярных журналистов года замыкают В. Познер и А. Пивоваров (по 2% соответственно). СМИ года стали «Первый канал» (9%), «Россия-1» (6%) и «Россия-24» (4%) [21].
Там был вопрос и о слове года. Можно было назвать три таких слова 2020 года. Нам представляется, что именно они честнее задали то, что есть в головах у населения. Это оказались коронавирус (61%), поправки к Конституции (29%), третье место разделили самоизоляция, дистанционное обучение и врачи (по 23% соответственно) [22]. Это внимание и это страхи людей по-настоящему.
Государства любят называть себя первыми хоть в чем-то. Это доставляют им чисто человеческое удовольствие. Неважно, насколько это достоверно, неважно, что если это только в прогнозах, все равно это будет звучать и звучать…
В. Иноземцев подчеркивает: “В основе проблем отечественной бюрократии, которые сегодня видны уже невооруженным глазом, лежит тотальная ложь. Когда президент на пресс-конференции даже не стремится предложить реалистичные версии происходящего, когда он пытается представлять совершенно лживые «факты» о том же советском прошлом, когда с готовностью цитируется не отражающая никакую реальность «медицинская» статистика и принимаются за чистую монету отчеты губернаторов о хозяйственных успехах вверенных им территорий — задается стандарт поведения в бюрократической системе” [23].
И еще: “Система Путина и люди, которые ее создали и пытаются обслуживать, на наших глазах становятся вопиюще неадекватными современному миру. Да, они, вероятно, даже могут взламывать компьютерные системы американского Минфина и Госдепартамента, но пока нам неизвестно, какая от этого возникает выгода, кроме новых санкций в отношении нашей страны. При этом они не понимают того, как сложно организован современный мир и в какой степени в нем утрачена любая privacy. Когда я два года назад выпустил книгу «Несовременная страна», я видел существующий тренд, но не его масштабы. Россией сегодня руководят не люди, которые ненавидят Запад или мотивированы традиционными ценностями. Ей правят те, кто понимает суверенитет так, как его трактовали во времена Венского конгресса; считают своих подданных крепостными, придумывая все новые налоги и сборы; создают цифровые системы, но при этом рассчитывают на то, что их самих никто не увидит, а об их делах никто не узнает. Это люди XIX века, неожиданно получившие доступ к технологиям XXI — и именно поэтому они еще долго даже не смогут осознать, насколько быстро происходит эрозия их власти” (там же).
Люди из окружения Путина уже и коронавирус объявили результатом американских разработок, что в принципе соответствует общей анти-американской направленности политики. Это сделал М. Ковальчук, имеющий неоднозначную научную репутацию: “В научном сообществе считается, что Ковальчук много лет пытается создать альтернативу РАН, так как из-за отсутствия статуса академика он так и не смог её возглавить. Для этого он присоединил к своему НИЦ три научных института, а себе присвоил несколько должностей: от члена президиума Совета при Президенте РФ по науке до члена коллегии Минобрнауки” [24].
В эфире у В. Соловьева он говорит: “У американцев возникла иллюзия возможности управлять миром, сохраняя экономическую систему через создание хаоса в нём. Они включили систему истребления ресурсов и думали, что её можно наращивать вечно. Но такое невозможно” (там же).
Вот письмо академиков к премьеру по поводу разных его инициатив: “Мы обеспокоены и огорчены Вашей готовностью серьезно обсуждать инициативы чл.-корр. РАН М.В.Ковальчука по коренному преобразованию научной сферы России. Они показывают, что реформаторский зуд академических неудачников, приведший к катастрофе в этой области и к потере Россией передовых позиций в мировой науке, никуда не ушел и продолжает пользоваться поддержкой первых лиц. Напомним, что на протяжении последних 15 лет вся крайне активная «работа» М.В. Ковальчука сводится лишь к имитации бурной деятельности и вбросу «новых прорывных предложений», примерами которых являются призывы бросить все силы сначала на нанотехнологии, затем на природоподобные, когнитивные технологии, а теперь на «мегасайенс». Единственным результатом этих потуг стали потерянные для дела годы и введение в оборот абсолютно нелепых словосочетаний (например, Центр нано-, био-, информационных, когнитивных и социогуманитарных наук и технологий (НБИКС-центр)). Все реальные дела провалены: например, несмотря на данные более 10 лет назад обещания, реактор ПИК так и не превращен в работающую научную установку, реактор ИР-8 в самом Курчатовском институте почти не функционирует, да и синхротрон в Курчатовском институте, который должен был стать «флагманом» для аналогичных проектов, дает весьма скромные результаты. Стараниями М.В. Ковальчука в Российской Федерации слово «мегасайенс» звучит уже несколько лет, и за это время во многих странах уже запущены крупные научные установки, дающие реальный научно-практический результат, а не пополнение словаря новояза” [25].
Соловьев скромно расшаркивается в ответ на признание журналистом года: “В комментарии радиостанции «Говорит Москва» Соловьев отметил, что россиян обмануть не получится. Так, благодаря «умным, интересным людям», которые «в острой полемической манере пытаются общаться друг с другом», программы Соловьева стали привлекательными для зрителей России. «Спасибо за это россиянам. Как я могу это объяснить? Это надо у зрителей спрашивать. Это же их точка зрения», — отметил ведущий” [26]
Однако в другом опросе по числу цитирований первая пятерка уже другая – К. Собчак (249 273), В. Познер (188480), Д. Губерниев (183454), В. Соловьев (177312), М. Симоньян (141 428) [27].
Соловьев во всех рейтингах, поскольку с одной стороны они отражают объемы телевизионной активности, а с другой, он не только описывает сегодняшний день, но и видит будущий. Как пишет С. Митрофанов: “снова в Телевизоре заговорили о грядущей большой войне между Россией и Западом. Так, В.Соловьев в минувшее воскресенье тяжело вздохнул и сказал в камеру: «Боюсь, наше поколение увидит большую войну». Учитывая, что В.Соловьев уже далеко не мальчик, война, видимо, ожидается довольно скоро. Те же мысли регулярно звучат и в других пропагандистских программах и в принципе успешно высеиваются на депрессивное сознание россиян в карантине” [28].
И еще о “страшном”: “В Америке вообще труба. В Калифорнии уже форменный голод. Бедные запасаются некачественной едой (*показывают: как бедные набивают ящиками консервы в машины), от которой потом ожиреют, а ожиревшие, очевидно, умрут от ковида – такая перспектива. У Россия же перспектива самая блестящая, здесь люди не жиреют – не с чего, и якобы много зерна. Санкции помогают развивать все свое и заменить все иностранное («Смартфон свой замените!», – кто-то съязвил), перейти на подножий корм на дачных участках. (*Непонятно только, как вырастить там колбасу.) И если дело в мире пойдет столь же плохо, как сейчас, то зерно станет тем волшебным товаром вместо нефти, с помощью которого Россия снова купит себе геополитическое счастье. И люди тогда уже будут смотреть не на валюты, а на биржевые курсы зерна” [29].
Наши мозги вбирают все, что несется с телеэкрана, причем, как показывают исследования, через некоторое время даже теряется источник информации, и мы начинаем воспринимать ее как свою собственную, а потому – правдивую.
Но и наверху тоже не все так просто, вот поссорились Н. Михалков и А. Караулов. Как это назвали газеты – “битва у престола”: “Впрочем, Никита Сергеевич был великодушен в финале. По его словам, Андрей Викторович хорошо знает его мобильный телефон и он еще готов выслушать извинения. Чем закончится дело – пока не ясно. Так что готовим попкорн и смотрим за продолжением” ([30], см. также [31]). Хотя и тот, и другой, судя по опросам, “сбитые летчики”, правда, существующие наяву исключительно потому, что их еще помнят наверху…
На тему Михалков и Путин написано достаточно много. Вспомним некоторые высказывания:
– Михалков “ничуть не стесняется выражать свою преданность президенту РФ. Он с яростью бросается на нелояльных Путину “внутренних врагов”, он истовый сторонник теории России как “осажденной крепости”, которую мечтает поработить или вовсе уничтожить проклятый Запад, и поэтому нужно еще крепче сплотить свои ряды вокруг верховной власти” [32];
– в ответ на поздравления Путина по видеосвязи Михалков рассказал ему китайскую пословицу: “Кидай в меня грязь, кидай в меня камни — я река». Как это глубоко и как точно. Потому что то, что с нами хотят сделать, и то, как нас хотят заставить жить по чужим правилам… Это нужно выдерживать и понимать, что мы река, и нас не должно это сломать” [33];
– сказал в своем ответе Михалкова фразу “без лести предан” и сразу получил комментарий: “как потомственный дворянин, пожалуй, мог бы и знать: девиз с такими словами был начертан на гербе графа Аракчеева, крайне непопулярного в обществе военного деятеля времен Павла I и его сына Александра. Именно тогда эти слова приобрели исключительно иронический и даже презрительный смысл и послужили основой для многочисленных эпиграмм и каламбуров, в том числе и такого — «Бес лести предан» (вот же ирония истории)” [34].
Подковерные войны имеют жесткие финансовые основания: чем человек ближе к престолу, тем большие денежные потоки он может освоить и сберечь. И они достаточно большие у Н. Михалкова [35]. Пропаганда на фоне их кажется мелким приработком.
По этой причине бизнес-империи имеют все виды защиты. Если не защитить себя самому в своей передаче, то кто же еще поможет: “совершенно очевидно, что предыдущий выпуск «Бесогона» имел своей единственной целью наезд на Грефа лично и на Сбербанк в том числе. Другой вопрос, получил ли Михалков заказ на Грефа или же сам решил обрести большую субъектность в полит-экономической игре, но к этому вернемся чуть позже. Греф не мог простить Михалкову такого жёсткого наезда на госканале, и включил против него всю свою медийную мощь блогеров, телеграм-каналов и СМИ: от Минаева до «Эха Москвы». Это довольно легко мониторится — наезд на Михалкова отрабатывал тот же самый пул, который регулярно отрабатывает позитив по Сберу: из последних примеров — позитивную тему «тест на Коронавирус от Сбербанка за 1900 рублей» отрабатывал точно этот же пул. Темник по работе против Михалкова тоже довольно простой и был разработан единым для всех. Одним из самых эффективных медийных механизмов продвижения негатива является вырывание из контекста сомнительной фактуры и доведение до абсурда. В данном случае этой фактурой стало «Чипирование от Билла Гейтса и Число зверя», доведенное до абсурда, а негатив с Грефа был уведен в сторону. Гвоздем в гроб Михалкова должно было быть отлучение от ВГТРК. Но дедушка Михалков оказался не лыком шит: великий режиссер оказался наикрутейшим технологом-пиарщиком, разводивший политэлиту еще в те времена, когда нынешних пиарщиков еще и планах не было” [36].
Тем более прозвучала и такая фраза об умениях Михалкова: “Всё-таки опытный царедворец Михалков тонко чует, в какую струю лить гвалт. Или просто знает. Вот и хорошо” (там же).
В интервью Грефа ТАСС все же прозвучала материальная составляющая этого конфликта:
— Михалков сказал, что у него не было никаких дел со Сбербанком: он никогда не обращался к вам лично и к банку с просьбами. Это соответствует действительности?
— Нет, не соответствует.
— Расшифруйте.
— Не буду в это опускаться. Мы хорошо знакомы с Никитой Сергеевичем, в том числе по разным, скажем так, пикантным ситуациям. Не хочу этого комментировать. Михалков обращался к нам не раз и письменно, и устно…” [37].
Мы живем в мире потерянных правил. У Шварца была сказка о потерянном времени, сейчас перед нами разворачивается сказка о потерянных правилах… В этом мире прав тот, кто и так прав заранее. Дополнительно к советскому времени, где главной составляющей была или казалась, что была, идеология, теперь появилась еще одна такая же главная составляющая – финансовая. Она выступает в роли такого если не маяка, то маячка, определяющего работу всех остальных составляющих, и его всегда надо искать даже там, где он не виден.
Телевидение в принципе строится на больших деньгах, которые несет все от стрельбы по врагам отечества до … Дома-2. В. Боня назвала зарплаты участников, доходящие до 12 тысяч долларов [38]. В другом изложении названы такие суммы: “В июле стало известно, что первая ведущая проекта Ксения Собчак, которая вела телестройку восемь лет, получала ежемесячно 100 тысяч долларов. Нынешние ведущие — Ольга Бузова и Ксения Бородина — зарабатывают не больше 30 тысяч долларов” [39]. Правда, его все равно собирается перехватить другой вещатель или даже дать ему отдельный канал [40].
Как само существование передачи, так и волнение по ее исчезновению отражают не только падение нравов, но и оскудение мозгов массовой аудитории.
С. Тарощина так описала ее суть: “Участники шоу (возраст от 18 до 27) и паровались, и занимались сексом, и плели интриги с леностью закоренелых троечников. Этот срез поколения поражал больше всего. «Домушники» воспринимали происходящее не как испытание духа, плоти и даже не как игру, а как заслуженный отдых по профсоюзной путевке. Именно страсть к халяве обеспечила народнейшему из проектов запредельный рейтинг. Тут уж сквозило нечто ментальное — представители поколения next вкупе со своими поклонниками так же не готовы к свободе, как были не готовы к ней их предки, крепостные крестьяне пореформенной Руси” [41].
И еще о раскрутке ее участников: “Эксперимент века завершен. Несколько лет назад Бузова дышала в затылок Путину. Согласно соцопросам, он был первым, а она вторым самым популярным человеком в стране. Гордая Ольга пришла к Урганту в красной победоносной майке с надписью «Я создаю историю». Больше не создает. В отечестве было два феномена — долгое президентство Владимира Владимировича и нескончаемая стройка «Дома». Теперь остался только один — Путин” (там же).
Мир в это же время беспокоят другие вещи. Глава международной системы тестирования школьников PISA А. Шляйхер говорит о смене приоритетов в обучении: “Простой пример — в 2000 году умение отличать факты от мнений было не так востребовано. Потому что все факты, изложенные в книгах, газетах или журналах были очень тщательно отобраны, тщательно сформулированы и проверены. Сегодня ты должен уметь самостоятельно ориентироваться в потоке информации. Поэтому я бы сказал так — требования к уровню владения функциональной грамотностью просто взлетели, в то время как сам уровень владения у учащихся и студентов остался прежним. И это касается большинства стран” [42].
И еще одно его замечание: “самое ценное сегодня — это умение думать, а не слепое владение информацией. Мое личное мнение — сегодня мы учим слишком большому количеству вещей, но очень поверхностно. А мы должны учить меньшему, зато намного глубже” (там же).
Свой собственный позитив можно увидеть только в том, принципе в наше время происходит смена аудитории телевидения, молодежная часть которой уходит в Интернет. На это накладывается также и трансформация интересов. Советский зритель был более рафинирован, более требователен, чем сегодняшний. Г. Иванкина, к примеру, пишет по поводу зрителя, который было у Жванецкого:
“Недавно проводили в последний путь Михаила Жванецкого. Его монологи с витиеватым слогом и особой интонацией били точно и прицельно – зал взрывался понимающим смехом. В «эпитафиях» говорилось примерно одно и то же – к середине 1990-х Жванецкий полинял и потускнел, а в 2000-2010-х обратился памятником самому себе – так говорят о личностях, переживших свою эпоху. Но можно и грубо: Жванецкий скучен целевой аудитории постсоветского телеящика, а «его» аудитория состарилась вместе с ним, принимая Михал-Михалыча за объект ностальгии по эре НИИ. Для нынешних поколений такой вариант юмора – чересчур сложен. Если отстранённым взглядом, не вслушиваясь и перематывая, посмотреть на YouTube номера «Вокруг смеха», то мы увидим череду немолодых мужчин в строгих костюмах. Все они имели прекрасное высшее образование: Жванецкий – инженер-механик подъёмно-транспортного оборудования портов, Арканов – врач, Альтов – выпускник Ленинградского химико-технологического института, Инин закончил Харьковский политех. Они, обладая хорошей дикцией, читали со сцены рассказы и миниатюры. Интеллигенты – в кадре, и такие же интеллигенты — в зале” [43].
Кстати, обратим внимание и на то, что названные авторы оказались людьми с техническим образованием. Собственно говоря, непризнанные по достоинству государством прозябающие инженеры и были главной поддержкой перестройки.
Вслед за исчезновением зрителей как-то тускнеет и юмор. Получается, что юмор советского периода был тоньше и ироничнее, поскольку над всем висела цензура, что требовало более сложной работы по написанию текстов.
Пропаганда работала с массовой аудиторией. Но интересно, что именно с такой массовой аудиторией работал и М. Жванецкий. Только пропаганда была обязательной, а Жванецкий – факультативом. Телесериал, кино в целом стоит между ними, обязательно являясь скрытой пропагандой чего-то, что продвигается в общество. Это может быть государственной задачей, а может так хотят видеть мир корпорации или военные.
Цензура смотрит на мир сквозь привычные для государства “очки” – ищет и находит “врагов”. И цензор не может их не найти, поскольку именно за это он получает свою ежемесячную зарплату, чтобы ежемесячно находить происки врагов.
Вот мнение человека, наиболее сильно страдающего от государственной цензуры – кинорежиссера, поскольку без больших денег кинопроизводство невозможно. Писатель в крайнем случае может писать в стол, что не очень приятно, но встречается. Кинорежиссер ничего такого сделать не может, у него производство.
Кинорежиссер А. Звягинцев восклицает: “Не превращайте людей, которые формируют мироощущение зрителя, самого времени, народа, в конце концов, в исполнителей номеров «чего изволите?», не отнимайте возможность говорить правдивые, острые вещи, не цензурируйте их! Это необходимо для здоровья самого государства — сопротивление материала, критика и проблемная постановка вопросов нашего общего бытия” [44].
И еще его же: “Совершенно очевидно, что в пространство культурной жизни страны цензура вошла в полный рост. Отрицать это может только лжец или невежда. Запрет спектакля, запрет выставки, запрет публикации текста — все это и есть цензура. Просто невероятно, с какой легкостью сейчас происходит подмена понятий. Никто даже и не морщится. Мы говорим: «Это цензура», они говорят: «Это госзаказ». И еще нам же предлагают «не путать понятия». Вы сможете назвать хоть один оперный театр или хотя бы с десяток кинокартин, созданных без участия государства? Ситуация в нашей экономике и культуре сейчас такова, что их нет. Стало быть, следуя логике пресс-секретаря, для которого «если государство дает деньги… оно заказывает произведение искусства на ту или иную тему», выходит, что практически вся культурная жизнь России сегодня ангажирована властью” [45].
Это плач по поводу того, что можно обозначить как вчерашняя оттепель, после которой государство вновь все забирает в свои мускулистые руки: “Глядя на свободно струящееся тело произведения вольного ума, зритель видит, как в отражении, себя самого свободным и вольным, потому что, как известно, художник не может не петь песню, которая немотствует на устах его народа. Власти же вместо этого поощряют бездарную, унылую ложь о человеке, заполонившую экраны и телевизора, и кинотеатра. Отдаляют тем самым человека от самого себя, настоящего и сложного. Вот чем оборачивается их «госзаказ»” (там же).
“Свой” получит финансирование, “чужой”, да еще с неправильными мыслями, никогда. При этом такая система слабо коррелирует с тем, что хочет услышать и увидеть зритель. Он становиться категорией второстепенного порядка.
Ю. Латынина упомянула такие цифры: “главная история недели — это бомбическое интервью Навального о трусах, в котором он расспрашивает члена команды, постирщика трусов Навального о том, как было дело. В общем, судя по всему, теперь на звонок в ФСБ «Алло, это прачечная?» можно получить ответ: «Да». Интервью перевалило за 20 миллионов просмотров — только сам ролик. И напомню, что, например, известный фильм «Крымский мост. Сделано с любовью!» посмотрели в кино где-то 250 тысяч человек. Ну, просто для сравнения”. И еще: “Разговор Навального с Кудрявцевым на YouTube посмотрели 20 млн. человек, а пресс-конференцию Путина — 9 млн.” [46].
И тут логика государства, даже не вникая в личности, понятна. “Крымский мост” ничего испортить не сможет, он дружен с доминирующими идеологическими представлениями, которые никто не знает точно, но все их хорошо понимают. А вот фильм Звягинцева будет порождать вопросы, а они не менее страшны, чем ответы. И пропаганда в принципе – это всегда повтор,а не что-то новое.
Внутриэлитные войны под солнцем приводят к тому, что только “свои” будут снимать фильмы, а “чужие” могут их обсуждать. И вот мнение еще одного кинорежиссера – А. Сокурова: “Качество социальной культуры в России становится несопоставимо ниже, чем это было даже в советский период. Урон от односторонней идеологии, который мы получали, уравновешивался огромным числом художественного вещания общенационального характера. Сейчас этого нет, поэтому происходящая сейчас эпидемическая ситуация еще больше опускает уровень социальной культуры. Дегуманизация связана еще с дерелигиозностью — в гуманитарном смысле, а не в идеологическом. Я был недавно президентом жюри Каирского кинофестиваля, и обратил внимание, какой урон по содержательной стороне нанесла дерелигиозность искусства. Какие-то глубокие мотивационные конструкции просто не учитываются. Кино подвешено в воздухе, потому что у авторов, режиссеров нет никаких канонов. Дегуманизация — это эпидемия” [47].
И еще два ответа на два вопроса:
– “Какие способы развития по-настоящему хорошего вкуса в сознательном возрасте вы посоветуете обычным рабочим людям с низкими доходами, для которых массмаркет всю жизнь был нормой?
— Ответ простой. Чтение — это та практика, у которой нет никаких границ. Можно жить и в небольшом селе, и городе, и это будет выход. В литературе создано так много, и это имеет объективную ценность, в отличие от кино. А литература и большая настоящая музыка — это то, чем можно заниматься всю настоящую жизнь”;
– “Что вы думаете о современном видеоблогинге? Знакомо ли вам творчество каких-нибудь отечественных блогеров и что вы о них думаете?
— Нет, я ничего не смотрю, у меня нет на это времени. Я слышу, что есть такой термин и есть люди и даже школьники, которые становятся какими-то богатыми. Меня настораживает безудержная легкость этого общения, безудержная необязательность и неответственность жизни в публичном пространстве. Для меня ответственность человека, который обращается к другим людям, является в высшей степени чувствительным моментом. Визуальность, кино — очень опасное оружие”.
И можно раскрыть конец его второго ответа – визуальность – это всегда виртуальность, которую видоизменяют, трансформируют под заданные кем-то цели, даже когда мы видим как бы даже документальное кино. И наверное, особенно документальное кино, которое входит в наши мозги с четким маркером, что это все правда.
Внутриэлитные войны являются также результатом долгого нахождения у власти первого лица. Т. Становая считает, что свое место сохраняет только “свита”, то есть то окружение Путина, которое можно признать “техническим”: “Путин сокращает общение не только с правительственными бюрократами, но и с более весомыми фигурами в иерархии власти, включая его собственных старых соратников, ведь они всегда что-то просят, отвлекают от более важных задач или на что-то жалуются. «Свита», в отличие от всех остальных, молчалива, исполнительна, самоотверженна и лучше других понимает, о чем можно, а о чем нельзя говорить с президентом. Такая комфортность для Путина автоматически ведет к тому, что свита играет все более заметную роль в государственной политике. Как на практике происходит политизация «свиты»? Хорошим примером служит подготовка в 2019 году обмена пленными между Россией и Украиной. Ключевую роль в этом сыграл не российский МИД и не ответственный на тот момент за Донбасс Владислав Сурков. Все переговоры изначально были замкнуты на Руководителя Администрации Президента Российской Федерации Антона Вайно, который, в свою очередь, курировал действия других органов власти и работал в связке с Дмитрием Козаком. Организационная роль легко превращается в инструмент влияния, даже когда у тебя нет мандата на определение содержательной части курса. Именно поэтому складывается парадоксальная ситуация, при которой политический тяжеловес Сергей Иванов, как руководитель администрации, был менее вовлечен в ежедневную работу Кремля и более отстранен от работы, чем «технический» Вайно, который всегда наготове” [48].
Окружение первого лица является для него источником информации. При этом окружение тоже трансформирует свой кусочек действительности под себя, ведь коммуникация несет в себе не только информацию, но и влияние на того, кто ее читает. Действует правило типа “читай меня, и ты станешь моим другом”…
Меняются мозги. Новые поколения видят мир по-другому. А поскольку они не имеют отрицательного опыта, накопленного в советское время, их поведение становится более независимым от государства. Эти изменения фиксируют и аналитики, которые видят разнодумающие группы в зависимости от их источника информации – интернет или телевизор. Власть привязана к мнению телевизора, оппозиция – интернета.
К. Рогов так говорит о том, что может быть названо возрастным “сбоем” одобрения власти: “самое главное и интересное сегодня в России — это возрастной разрез предпочтений. Там происходит то, что у социологов называется «поляризацией»: молодые возраста против старших. Среди людей 18-39 лет негативные эмоции по поводу обнуления испытывают 44%, а положительные — 37%. Среди возрастов 40-54 года: 40% против 36%. И только среди пенсионеров (55+) негативные эмоции по поводу обнуления декларировали 27%, а позитивные — 58%” [49].
И еще: “с точки зрения властей, отряд потенциальных несогласных в работающих возрастах (этих Журденов гражданского общества) слишком велик. И представляет собой значительную угрозу, которая может быть актуализирована какими-то случайными и непредвиденными обстоятельствами. Это и заставляет власти впадать в черную истерику запретительных и репрессивных инициатив на фоне, казалось бы, существующего про-авторитарного равновесия”.
Мы постоянно попадаем в какое-то военное или предвоенное время, когда все воюют или вполне готовы воевать друг с другом. Это раньше воевали враг с врагом, теперь все не так. Именно поэтому на свет вытащили гибридные войны, когда непонятно, идет война или нет. И тут не спасет даже публикация справочных материалов под громким названием “Очерняющие Россию организации” [50]. Мир погрузился в перекрестные информационные операции, где роль атакующих ракет выполняет дезинформация. Она стреляет бесшумно, но так же точно.
Литература
