Георгий ПОЧЕПЦОВ, rezonans.asia
Когда власть защищает себя, она не особо разбирается в средствах. В такой ситуации все годится и все бросается в бой. Возрастающая активность государства в этом способе “диалога” выражается в закупке дымовых гранат и спецсредств для подавления бунтов [1] или повышении госдумой в 4 раза штрафов за невыполнение требований силовиков на митингах [2].
Создается система ответственности начальства за политическое поведение подчиненных, ректоров – за студентов: “Руководство вузов сегодня балансирует на тонкой грани: как остаться угодным министерскому начальству и в то же время образумить собственных студентов, участвующих в несанкционированных акциях. Качает из стороны в сторону и студенческие профсоюзы. Часть из них пытается оказать помощь задержанным студентам, другая – хранит стойкий нейтралитет” [3].
Власть в принципе не особо умеет разговаривать с массовым сознанием. Она бы, может, и хотела, но просто не видит особой необходимости в этом. Это сложный процесс, от которого нет немедленного результата. Физические действия – другое, и начальству видно, и демонстрантам больно.
А. Невзоров также не признает нормальным физическое реагирование со стороны государства: “Главное, что все эти дубиночные ухищрения в общем бессмысленны. Во-первых, ненависть и презрение не посадишь и дубиной не оглушишь. А во-вторых, и самых главных, доросло и заговорило поколение, которое вообще не принимает ни скреп, ни Путина, ни попов. И это поколение, эту сталь теперь закаляют в огне уличных боев с бандитствующими омонами. И это поколение показало, что Россия рановато простилась с понятиями свобода и достоинство. Что заселить омоновца и эфэсбэшника в каждый мозг не получилось. Что те заграждения, что мастерила власть внутри каждого легко разносятся вдребезги. Сегодня мальчишки учат стариков и пенсионерок. И те легко учатся. Храбрость штука оказывается совершенно независимая от возраста” [4].
Для общества важными являются как действие государства, так и попытка их объяснить. Государство – это главный коммуникатор по тем объемам информационных потоков, которые он держит в своих руках. Имея столь мощные возможности, государство в то же самое время не может адекватно интерпретировать свои действия. Оно оказалось не в состоянии остановить протесты мирным путем ни в Беларуси, ни в России.
С. Митрофанов иронически посмотрел на интерпретацию в телешоу физической борьбы государства со своими гражданами: “Телевизор утверждает, что общество и полицейское государство, как всегда у нас в стране, едины. Они, мол, выступают синхронно за стабильность и т.п. А протесты, если где и происходят, то совсем по другому поводу. Молодые люди просто устали от ковидного карантина и вышли помахаться с «космонавтами», которые и сами тоже не прочь поразмяться. А еще им всем показалось, что это компьютерная игра. Один паренек, вот, вышел на протест, потому что его заставили два часа ждать в военкомате. Паренек хотел быстрее отправиться в армию, а его заставили ждать, – вот как было дело” [5].
Давайте признаем, мы уже давно живем не столько в мире фактов, сколько в мире интерпретаций. Это и объясняет наше стремление обращаться к разным информационным источникам. Факты известны всем, а интерпретации их могут быть разными. В советское время все читали газеты именно из-за тех или не тех, более мягких или более жестких интерпретаций. Они не противоречили советской модели мира, иначе их бы не печатали в “Литературной газете”, в “Комсомольской правде” или даже в “Известиях”, но они были другими. Кстати, Сталин, предлагая К. Симонову создать “Литературную газету”, и говорил о необходимости немного иной точке зрения там и даже о том, что газета может немного покритиковать власть. А украинским писателям, говорившим ему, что МХАТ ставит как бы совсем непартийные пьесы Булгакова, он опять-таки заметил, что в театр ходят не только члены партии.
Может, при этом Сталин как раз решал нужны ему проблемы, но суть его высказываний правильна. В результате предлагаемой им модели возникает как бы “веер” различающихся сообщений, хотя все они все равно исходят из одного центра. И это завышает их суммарную достоверность для потребителя. Получается, что человеку нужны такие хоть немного отличающиеся тексты. В этой роли часто выступают анекдоты, которые хоть и служили выпусканию пара, но советская власть все равно с ними боролась.
А. Архипова, собрав корпус анекдотов о Сталине, говорит: “Многие из этих анекдотов высмеивали советскую жизнь, в частности план Сталина о «построении социализма в одной, отдельно взятой стране», и получили широкое распространение — см., например, сюжет IV.9 и его ранний вариант, опубликованный в журнале «Бюллетень оппозиции» в 1933 г.: Анекдот к вопросу о правдивости газет. Молотов приходит к Сталину и рассказывает: «Вот, в „Правде“ было написано, что на такой-то площади построен шестиэтажный дом; а я проходил по этой площади и никакого шестиэтажного дома не видел». Сталин: «Ты бы вместо того, чтоб по улицам шляться, газеты повнимательнее читал» [6].
Исследователи используют как свой материал сводки спецслужб того времени: “Эти документы, особенно «сводки о настроениях по местам», сейчас представляют собой ценный социологический материал. Информация собиралась оперуполномоченными при помощи специальной группы агентов каждую неделю по заданной матрице: агент обязан был зафиксировать, где именно и в какой ситуации он услышал данный слух; если он не знал имени рассказчика, то должен был максимально подробно описать его предположительную социальную принадлежность. Таким образом, в поле зрения властей стало попадать огромное количество фольклорных текстов и слухов. В результате началось «наступление на фольклор», при котором любое упоминание актуального события советской жизни в негативном ключе, а также любое положительное или нейтральное упоминание о Троцком, рассматривалось как «контрреволюционная пропаганда». Например, к 1930-м гг. Главлит провел гигантскую работу, успев запретить большое количество политических частушек, собранных и опубликованных в течение 1920-х гг., в которых рядом с Лениным упоминался Троцкий (там же).
Кстати, А. Архипова сама попала под подозрение сейчас, к ней домой тоже наведалась полиция, за то, что она проводила опросы протестующих. И его результаты опровергают привлечение несовершеннолетних, в чем власть обвиняет оппозицию: “В рамках исследовательской работы Архипова и другие учёные регулярно проводят независимые опросы на акциях протеста. Например, учёные выяснили, что на акции в поддержку Алексея Навального 23 января в Москве принимали участие всего 4% несовершеннолетних и что 42% всех участников вышли на такой митинг впервые. На акциях 31 января несовершеннолетних в Москве и Санкт-Петербурге и вовсе оказалось меньше 2%” [7].
Если в жизни есть позитив и негатив, то он должен быть также в информационных и виртуальных потоках. Наличие и негатива, и позитива в информационном и виртуальном потоках создают их достоверность для потребителя. И это то, что так трудно добиться пропаганде, поскольку она всеми силами уходит от негатива, в результате лишаясь доверия населения.
Сегодня роль феномена доверия очень тщательно изучают в бизнесе. И десятилетние исследования, например, дали такие результаты [8]. Люди в компаниях, где есть высокий уровень доверия, имеют: на 74% меньше стресса, на 50% большую производительность, на 13% меньше дней на больничном, на 29% большую удовлетворенность жизнью. Вероятно, существуют близкие результаты и в политической сфере.
Когда власть теряет доверие, это ведет к необратимым последствиям. Режиссер А. Звягинцев так высказывается о телепропагандистах: “У престола власти — шуты гороховые. Они могут долго и с пеной у рта утверждать, что свято «уверовали», распознали, наконец, «по мудрости своей» цели и устройство мира и государства, но все будет игрой. Если умны, значит, разглядели истинные фигуры за кулисой театра теней этой пещеры. А стало быть, если умны — врут и знают, что врут. Ну а если и сами верят в риторику своей пропаганды, стало быть, глупы — и тогда не о чем тут говорить вовсе” [9].
И еще: “Главный же «суд» — над государством, которое сделало возможным такое искажение в человеке его лучших черт; над властью, которая так устроена, что у огромного большинства людей — не у пропагандистов только — нет выбора; система вынуждает всех, кто не крепок и не стоек, выпускать из себя все самое низкое и предлагать на рынок человеческих пороков лесть, трусость, предательство, подлость и компромиссную изворотливость; вынуждает предавать в себе достоинство, идеалы человека свободного, сострадательного и вольного в своем выборе пути” (там же).
Мы говорим о роли интернета, а В. Соловей справедливо возвращает нас к сохраняющейся и в современных условиях роли телевидения: “Вот типичный образчик медиаманипуляции. На брифинге Министерства обороны России было сказано, что у украинской стороны была ВОЗМОЖНОСТЬ сбить малайзийский «Боинг». Какой же вывод сделало подавляющее большинство слушателей и зрителей? Что именно украинская армия СБИЛА самолет. Но ведь на брифинге ничего подобного не утверждалось! Потребителей информации ненавязчиво и весьма профессионально подтолкнули к тому, чтобы подобный вывод они сделали сами. А люди, как известно, очень дорожат собственными умозаключения и стоят за них насмерть. Вот теперь это и есть для них правда. Говорят, интернет предоставляет альтернативу. Это заблуждение. Интернет – это хаос (или лабиринт). И устав от хаоса, от блуждания по паутине, люди все равно обратятся к ТВ. Почему? Оно убедительно, оно непротиворечиво, оно красочно. Помните: лучше один раз увидеть, чем сто раз услышать? Так вот, телевидение как раз и создает эффект личного присутствия. И никакие ролики на YouTube не способны его заменить” [10].
Тут есть еще один фактор – власть боится не массовости протеста, а демонстрации этой массовости. Видимо, по этой причине штаб Навального “предложил, а Телевизор это воспроизвел на многомиллионную аудиторию, всем сторонникам Навального каждому выходить в свои местные дворы и светить фонариком или телефоном в небо ровно в восемь часов вечера до, скажем, восьми пятнадцати. Очевидно, на радость американским спутникам разведки! Если бы это удалось, получилось бы очень красиво на спутниковой фотографии. Задача Телевизора – изобразить эту действительно сверхмирную акцию как конфронтационную, несанкционированную, т.е. требующую получения разрешения от властей, и, по возможности, действительно пообещать за нее реальные репрессии. Итак, с одной стороны, нам рассказали, что надо делать, – выйти 15-го с фонариком, – а с другой стали «плясать на костях», показывая, как это плохо (ведь не санкционированно же!) и как это глупо (режим ведь не рухнет от света фонариком в небо). Идею репрессий подкрепили высказыванием Дмитрия Пескова, который пообещал не «играть с протестантами в кошки-мышки». Что это означает – непонятно. А красной строкой пошло: «при нарушении закона виновных накажут». Из чего можно предположить, что если вы во дворе зажжете фонарик в восемь вечера, то станете «виновным», а участковый полиционер будет иметь полное право подбежать и заломать вам руки за спину, потом отвести в участок, а суд на следующий день вынесет решение, что с вами в дальнейшем делать” [11].
Это ирония, а правде такой лучше не иметь реализации. Противоположное мнение всегда нелюбимо ни властью, ни отдельным человеком, который с ним встречается. Сегодня Интернет создал облегченную модель встречи с противоположным мнением, хотя и считается, что там люди обитают в своих собственных информационных “пузырях”, где сидят только единомышленники.
Есть даже как бы биологическая причина того, почему нам трудно спорить: “В книге «The Enigma Reason» ученые-когнитивисты Хьюго Мерсье и Дэн Спербер отмечают, что эволюционно наш разум был разработан для того, чтобы решать проблемы, связанные с проживанием в группе. Именно поэтому, когда кто-то подтверждает наши убеждения, будь то одобрительный комментарий или лайк, мы испытываем удовольствие на физиологическом уровне — в кровь выбрасывается гормон дофамин. Это еще одна причина почему логика, научные доказательства и статистические исследования в дискуссиях не работают. Из классических примеров: споры о вреде прививок ведутся до сих пор, несмотря на научные и статистические доказательства их пользы” [12].
Или еще: “В социальной психологии есть такое понятие — диффузия ответственности. Это явление, вследствие которого человек совершает более рискованные поступки, из-за того, что ответственность за них размывается между группой людей. Такой эффект хорошо известен в интернете. В лицо многие не говорили бы такие жесткие и злые вещи, которые они пишут в комментариях, когда вступают в ненужные дискуссии. Отказаться от полемики порой бывает сложно. Наверное, это происходит по той же причине, по которой некоторым из нас непросто пройти мимо, когда какой-то человек выкрикивает нам вслед оскорбления. Зачем мы ввязываемся в ненужные дискуссии в транспорте? Тут работают некоторые эмоциональные триггеры и бессознательные реакции. Как в случае с поляризацией мнений. Всюду, где мы имеем дело с групповым отношением к чему-то, диффузией ответственности, обсуждению в интернете, мы имеем дело с поляризацией и радикализацией мнений. Ну, где мы видели комментарий в сети: «Да, может быть так, а может быть и так»? Люди пишут либо про «лед», либо о «пламени» и всегда выбирают какую-то очень жесткую категорию. И такая поляризация фактически действует как наркотик” (там же).
К этому следует добавить, что особенностью современной ситуации является и то, что ковид с его смертями и локдаунами создал серьезное психологическое напряжение в обществе: “В пандемию чувства бессилия и безнадежности стали настолько распространены, что превратились в почти нормальное явление. То, что мы наблюдаем, может быть не тяжелым психическим расстройством, а временными нарушениями, вызванными текущими обстоятельствами. Это стало диагностической головоломкой для врачей. Признаки депрессии миллионов людей могут быть как временной тоской, так и психическим расстройством” [13].
У власти к тому же “ошибочная оптика”, она считает, что это кто-то виноват в том, что люди выходят на улицы, никогда не думая под таким углом зрения о себе самой, а ведь она главный игрок и практически все зависит от ее действие и ее слов.
А. Асмолов говорит: “Пропаганда по-прежнему через призму авторитарной оптики видит подростков как многочисленных «буратино» и думает, что для каждого из них должен быть найден «папа Карло». Властям ближе концепция заговора, за которым непременно скрывается какой-то центр. Они ищут того самого «главного» блогера, который стоит за протестами и влияет на умы молодежи. Но его нет. Сегодня мы имеем дело с сетевым протестом, в котором нет и не может быть одной пусковой причины, одного источника. Мы имеем дело с уникальной силой сетевого эффекта организации с плавающим лидером. Для того, чтобы сегодня молодежь и подростки нырнули в события, главное — визуализация, а не вербализация.Именно поэтому в этой борьбе за умы выигрывает не телевидение с его статикой, а Тик-Ток. Но ключевым демиургом этого сетевого феномена, охватившего Россию, как это ни парадоксально, является существующая в России пропаганда прошлого времени” [14].
Все и все понимают, но никто ничего не делает, чтобы изменить ситуацию. Получается, что в кризисных ситуациях власть сразу скатывается на более древние методы управления, базирующиеся на использовании силы. И это ее важная ошибка, которая ведет к потере новых поколений. Они не могут адекватно понять, что же произошло, почему из них вдруг делают “рабов власти”, которые не имеют права даже на собственное мнение.
И в заключение высказывание режиссера А. Сокурова: “Я вот сейчас занимаюсь историческим фильмом, историческими материалами и вижу, с какой агрессивностью исторический процесс обгоняет человека, лидера, начинает им управлять, и он даже не понимает, кто и с какой стороны подстегивает его к тому или иному решению. Я много раз убеждался, что исторический лидер не руководит своим временем, он очень часто ничего с ним сделать не может, а пытается хотя бы свою разумную жизнь сохранить или свои принципы реализовать в каких-то границах. Но всегда и все эту битву проигрывали и погибали. Ни один лидер, царь, премьер-министр, президент не смог победить своего времени и не смог выполнить ни одной задачи, которую ставил. Даже самого несгибаемого, де Голля, французы сломали через колено” [15].
Сложные процессы не управляются волей одного человека. Многие хорошие идеи умирают просто потому, что их никто не слышит. Возможно, это идеи иного времени, которые или когда-то были востребованы или будут востребованы потом.
Со сталинских времен мы живем в патерналистском мире, где правит добрая власть, а граждане занимают полюс непослушных детей. Это система, где государство забрало себе право наказывать за непослушание. У С. Михалкова была сказка, которая называлась “Праздник непослушания”. Время протестов тоже является таким праздником непослушания. И власть в этой ситуации должна искать компромиссы, а не способы наказания непослушных.
Литература
