георгий ПОЧЕПЦОВ, rezonans.asia
Государство сильно не тем, что у него есть, а тем, чего у него нет. Именно об этом оно много и проникновенно рассказывает как о существующем, хотя оно далеко не реальное. В результате эти пропагандистские рассказы “обрастают мясом” из литературы и искусства, становясь правдой для массового сознания. И тогда никто уже не помнит, откуда именно пришла эта информация…
Государство не любит, когда кто-то вспоминает о его недостатках. В советское время это называлось цензурой, именно она “стимулировала” информационные и виртуальные потоки воспевать несуществующую физическую реальность. Это было относительно легко делать, поскольку других источников информации не было.
И то тогда приходилось включать время от времени кампании типа послевоенной борьбы с космополитизмом, чтобы вернуть всех в накатанную колею любви исключительно к своему государству, именуемую патриотизмом. Патриотизм в понимании государства предполагает не только любовь к себе, но и ненависть к другим. Государство становится даже опасным, когда борется за патриотизм в головах, поскольку готово идти на все ради единой картины мира для массового сознания. По этой причине именно кино стало любимым инструментом в советское время. Его можно обозначить как патриотизм эмоций, поскольку является доступным даже неграмотным.
Государство любит отслеживать своих врагов, даже тех, которых нет. Оно просто видит опасность в людях с другим поведением и другими мозгами, поскольку они отвлекают его от других дел и одновременно служат примеров для остальных граждан. Российская сегодняшняя борьба с “иноагентами” иллюстрирует как борьбу с “неправильной” информацией, так и как “уничтожение” дурных примеров.
Очень важна быстрая реакция, блокирующая повторение “неправильного” поведения. По этой причине любые отклонения в советское время сразу становились предметом обсуждения и наказания, как, например, в случае Д. Шостаковича как до войны, так и после. Великая фраза “сумбур вместо музыки” осталась на века [1 – 2]. Все это не просто странная, а страшная эпоха… И она сильнее всего вредила людям творческих профессий, поскольку их работа как раз и состоит в “нарушении” канонов в создании произведений. Лучшие из них работают не на повторе, а на создании нового, что всегда будет вступать в противоречие с госмоделью реальности. Несанкционированное новое будет всегда раздражать государство.
Советской музыкой, например, неоднократно пытались управлять. Однако это сложный процесс, поскольку перевод с языка идеологического на музыкальный чаще ведет к провалу, а не победе. Да и нет прямого перехода между идеологией и музыкой. Тем более когда речь идет не о песнях, где можно поставить слова нужные идеологам, а о музыке академического порядка.
В таком случае требование реализуется одно: лучше не отклоняться от принятого канона, чтобы не нарваться на неприятности: “Советскую музыку, по сути, призвали к комфортному воспеванию наличного состояния дел, к консервативному восхвалению «реальности» на фоне застывшей легенды о революции. Удовлетвориться этим творческая и научная интеллигенция с ее высоким интеллектуальным уровнем и огромным потенциалом развития никак не могла. Таким образом, ее невольно лишь больше подтолкнули к противопоставлению себя как власти, так и народу, а также резко обострили ее тягу к вожделенному Западу” [3].
Идеология стала базой для искусства, поэтому искусство должно было становиться все менее искусством, а все более пропагандой. Герои искусства должны были повторять героев идеологии. При этом нельзя было потерять и читателей/зрителей, поскольку эти два пространства – идеологическое и развлекательное – совпадают только тогда, когда ими умело управляют из одного центра.
В. Пастухов заговорил об идеологическом насилии, даже сам термин такой предложил, не только тогда, но и сегодня [4]:
– “Главным инструментом идеологического насилия становятся навязываемые населению мифы, массовое серийное производство и распространение которых стало одной из важнейших функций режима. Однако легкость, с которой режиму удалось погрузить сознание десятков миллионов людей в ловко сконструированный мифологический пузырь, не может быть объяснена исключительно пропагандистским гением власти или врожденным конформизмом населения. В значительной мере это произошло потому, что Кремль попал в такт с общемировой тенденцией. Режим поймал и оседлал волну, пришедшую в Россию с Запада, и теперь с упоением гонит ее обратно”;
– “Россия всегда была в мировом тренде, если этот тренд был негативным. На позитивных трендах она отдыхала, копя силы для очередных великих уроков человечеству. Ленинизм (русский коммунизм) был частью первого глобального «левого поворота», но сильно перебрал с градусами и вышел в полный разворот. Сталинизм для своего времени отнюдь не был уникален ни в методах, ни в достижениях, но во избежание неприятностей я умолчу о том, на что он был похож. Современная Россия тоже не стоит на обочине истории и движется с остальным миром в одном направлении — к следующему «новому Средневековью». Развитие любой цивилизации сопровождается замещением мифологического сознания рациональным мышлением. Это общее правило, но к нему необходимо сделать два уточнения. Во-первых, каждая цивилизация развивается своим темпом, и поэтому кто-то движется по обозначенной траектории со скоростью гоночного болида, а кто-то ползет как улитка, да и то если его подгоняют палкой. Во-вторых, это не линейное, а возвратно-поступательное движение, в тяжелых случаях в алгоритме «шаг вперед, два шага назад». Символом доминирования мифологического сознания над рациональным является Средневековье, а символом победы рационального начала над мифом является Новое время”;
– “В мифологическом сознании вымысел играет такую же мотивирующую роль, что и факт. Рациональное сознание, хотя и не избавлено от вымысла на все сто процентов, в основном выстроено вокруг фактов, под которыми понимаются утверждения, проверяемые эмпирическими методами или выведенные из других эмпирически доказанных утверждений в соответствии с законами логики (доказательная медицина, доказательная юриспруденция и так далее). Естественно, что так называемое возвращение к Средневековью обычно выглядит как движение в обратную сторону. В такое время вымысел, фантазия, подкрепляемая сотканными одним лишь воображением «доказательствами», не просто отыгрывает часть утерянной былой славы, но с легкостью посрамляет самые достоверные факты и глумится над ними. Позитивизм (мышление, отталкивающееся от фактов), сыгравший решающую роль в формировании человека Нового времени и возникновении современного капитализма и политической демократии, сегодня отступает по всем фронтам. Разграничение факта и вымысла более не актуально нигде в мире, а вовсе не только в России. Спросите о роли фактов в политике у американских трампистов или британских брекзитеров. Мало кого в мире теперь интересует, «как это было (есть, будет) на самом деле». Мир как будто услышал Окуджаву: вымысел не есть обман. Мы живем в эпоху множественных альтернативных реальностей”.
При этом следует помнить, что такие объемы альтернативной реальности приходят вместе с интернетом. В соцмедиа каждый становится кузнецом своего счастья, порождая и удерживая наиболее близкую ему модель мира. Он сам становится творцом вселенной, беря отовсюду нужные ему факты и объединяя их в единое целое, которое тем самым получает право на жизнь. Мифы стали уже индивидуальным продуктом. Отсюда и распространение конспирологии, которую можно определить как искусственно создаваемую негативную картину мира. Именно потому, что она является негативным мифом, она так хорошо распространяется.
В. Пастухов говорит о возврате к созданию и удержанию мифологического мышления: “В России миф — дело государево. В рамках общей программы реставрации Империи за последние 20 лет здесь была восстановлена и модернизирована архисложная система управления мифами, созданная предыдущим режимом. Именно решение этой исторической задачи в первую очередь обеспечило уникальную устойчивость нынешнего политического строя в России. Все-таки прошло очень мало времени. Оказалось, что у многих еще «руки помнят». В ходе проведенной Кремлем идеологической модернизации традиционные советские технологии пропаганды и контрпропаганды были интегрированы с новейшими методами продвижения контента в Интернете. И если до сих пор Россия не отключена от Всемирной паутины, то только потому, что государство остается самым мощным игроком на этой площадке. Сегодня телеграм нужен Кремлю больше, чем оппозиции. Когда он станет ему нужен меньше, чем оппозиции, его прикроют без колебаний. Грандиозный успех российской пропагандистской машины состоялся в конечном счете лишь потому, что, действуя локально, она попала в такт с глобальным запросом на миф. Вот и получается, что хоть Путин и Цукерберг такие разные, но все-таки они вместе…” (там же).
Миф по сути не имеет изъянов. Он максимально системен, поэтому к нему очень трудно придраться. Это происходит еще и потому, что он бесконечно повторяется в разных вариантах: от учебника до газеты, от постановления ЦК до романа. Миф и сказка очень точно соответствуют представлениям нашего мозга о том, каким должен быть мир вокруг, поэтому он так легко принимается нами.
Советский лозунг “партия – наш рулевой” имел бесконечное число реализаций, например, такую. В фильме и пьесе “В степях Украины” А. Корнейчука секретарь обкома появлялся в начале в образе “ответственного шофера”, говорить при котором не боялись сельские руководители. Но потом они узнают, что на самом деле это секретарь обкома.
Кстати, Сталин сам читал пьесу и оставил такой отзыв, который одновременно был живой реакцией: «Многоуважаемый Александр Евдокимович! Читал Вашу „В степях Украины“. Получилась замечательная штука — художественно цельная, веселая-развеселая. Боюсь только, что слишком она веселая, и есть опасность, что разгул веселья в комедии может отвести внимание читателя-зрителя от ее содержания. Между прочим, я добавил несколько слов на 68 странице. Это для большей ясности. Привет! И. Сталин 28. 12. 1940 г. » [5].
Тут, правда, возникает один вопрос, на который мы не получим ответа. Как могла работать система управления, если все замыкалось на одном человеке, поскольку чтобы написать отзыв следовало прочесть пьесу. В принципе жаль, что книги из библиотеки Сталина исчезли, поскольку его пометки там помогли бы точнее выстроить тот “канон”, который был у него в голове.
Миф всегда будет выгоден власти, поскольку именно она может им управлять, удерживая бесконечное число коммуникативных потоков. Это происходит еще и потому, что пропаганда в состоянии действовать скоординировано, когда газеты-телевидение-кино удерживают одну картину мира. Она может быть неверной, но все равно восприниматься правдивой, поскольку подкрепляется из множества источников. А именно это является характеристикой правды, на которую даже опираются медиа.
Фейк ведь тоже неправда, но распространяется гораздо быстрее правды, поскольку лучше соответствует потребностям массового сознания. Он как бы ближе и его языку, и его мышлению. В фейке массовое сознание находит свое счастье.
“Нам песня строить и жить помогает” пелось в советское время, акцентируя роль недостоверной реальности, которая характерна для песни. Если “недостоверность” является идеологически правильной, то ей открываются любые идеологические двери. Миф по сути всегда будет сильнее жизни, поскольку он “подогнан” под наш мозг, а жизнь может от него отличаться.
Сегодня эта недостоверность, например, вышла “наружу” в движении людей, отрицающих вакцинирование. Соцсети дают возможность объединиться и закрепиться сторонникам любого абсурдного мнения. Это происходит еще и потому, что возникает ощущение массовости поддержки мнения любой степени абсурдности.
Есть и другие факторы, один из которых подметил врач Б. Бобров, написавший: «Из своего собственного врачебного опыта вынес такое наблюдение: самые упрямые, недоверчивые и пытающиеся примитивно механистически описывать работу организма и механизмы действия лечебных мероприятий – мужчины с советским техническим образованием. Как мне кажется, им сложно даётся понимание вероятностного характера проявления эффектов в медицине (и шире – в биологической науке), они не могут смириться с неполнотой данных и неопределённостью, которая этой «незавершенной» науке свойственна. И они чрезвычайно самоуверенны. Конечно же, это личное наблюдение нерелевантно и может отражать мой собственный взгляд. А ещё подумал, что некачественное высшее образование может быть не только образованием чуть меньшего качества, но и просто вредным, активно распространяющим невежество и псевдознание… В этом случае люди, избежавшие его, могут быть более рациональными…» [6].
Мы живем в мире легкости тиражирования любого абсурда, что дает возможность ему жить и процветать. И сколько бы его не опровергали, это не имеет особого смысла, поскольку давно установлено, что опровержение лишь помогает распространять подобное абсурдное понимание, поскольку делает это для аудитории, которая могла об этом даже не знать.
У нас нет больших возможностей по управлению всем этим разнообразием. Советский метод запрета больше не работает. Западный способ усиления своей собственной альтернативы тоже имеет свои пределы. Соцмедиа тоже стали мешающим фактором, что видно по сторонникам антивакцинации.
Кино с советского времени стало главным инструментом, поскольку здесь идеология вводится в развлекательность, к которой стремится и сам зритель. Массовое сознание не хочет читать и думать, оно автоматически смещается к развлекательности любого вида. Поэтому можно говорить о первичной и вторичной реализации идеологии:
– идеология первична в монографии и учебнике,
– идеология вторична в литературе и кино.
Даже будучи вторичной, идеология все равно многое задает и предопределяет. Зритель, погруженный в темноту кинозала, жаждет развлекательности, получая одновременно нужный идеологический компонент, которому он не может сопротивляться. Это особенно важно, когда формируется сам идеологический канон, или тогда, когда его трансформируют. Практически многие, если не все советские герои пришли в массовое сознание из кино. Чапаева, например, мы знаем как родного именно благодаря кино. Сталин сказал Довженко сделать фильм об украинском Чапаеве, так появился Щорс. Это вообще интересный момент формирования истории, которую Сталин хотел формировать как национальную. Александр Невский стал великим лишь после фильма Сергея Эйзенштейна, то есть реальную историю подменили ее кинематографическими вариантом. Возникла такая цепочка: идеология – кинематограф – история. Павлик Морозов, хоть не из кино, у С. Эйзенштейна не получился фильм о нем, хотя заказ такой был, но все равно, этот герой не из реальности, а тоже из виртуального пространства, поскольку есть множество отклонений от того, что было на самом деле.
Идеология объединяет. Она делает то же, что и армия, только в мягкой форме. По этой причине государства всегда любили и будут любить правильную кинодействительность, поскольку она делает страну единой, хоть это “Александр Невский”, хоть “Игра в кальмара”. Враги всегда будут, но, как и герои, нужны правильные враги. Чем сильнее будет казаться враг, тем величественней будет победа над ним.
И. Кричевский видит идеологическое строительство в советском кино из-за постепенной смены канона, которая происходила по внутренним прчинам: “Это мифотворчество было совершенно естественным, поскольку исчезали главные деятели октябрьского переворота и нужно было выдвинуть на первое место Ленина, который при сем не присутствовал, и Сталина, который об этом узнал наутро, а затем выкинул из всех учебников истории реальных руководителей этого переворота. Нужно было сделать этот переворот триумфальным, картинным. Для этого понадобился гений Сергея Эйзенштейна, который отснял “штурм Зимнего” в фильме “Октябрь” [7].
И даже Сталин перед своей таинственной смертью смотрел американский вестерн: “После обеда Сталин позвал Берию, Булганина, Маленкова и Хрущёва посмотреть американский вестерн. Потом все остались на ужин. Последние гости покинули Кунцевскую дачу в пять утра первого марта” [8]. Как это ни парадоксально, американский вестерн оказался последним, что видел вождь СССР.
Мы живем, а иногда и выживаем в мире построенной в головах действительности, где государство и является главным строителем. В советское время оно было не просто главным, а и единственным. Информационное и виртуальное пространство при этом могло отличаться от физического, что приводило к его вторичности, а первыми были разнообразные его описания, за которыми был строгий надзор. Действительность строилась сначала там, а потом с помощью медиа, учебников и кино переходила в массовое сознание. Это было подлинное конструирование массового сознания…
При этом, как ни странно, но в этих условиях могла существовать даже сатира, нацеленная на себя, а не на Запад, правда, при определенных правилах. Вот как вспоминает их автор “Крокодила” Эмиль Дрейцер [9]:
– “Что было важно в журналистской сатире – не обобщать. Можно было показывать только конкретный объект сатиры. Я приходил в отдел фельетонов, заведующий отделом давал мне материал по поводу того, что в городе Норильске на заводе ужасные условия для работы, поэтому люди оттуда бегут и так далее. Как я мог не написать? В советское время нужно было реагировать на выступления печати, тем более что “Труд” – центральная газета. Так или иначе, я ощущал, что я этим людям… по крайней мере, на этом конкретном заводе что-то будет предпринято для того, чтобы улучшить их работу, быт и так далее. Сатира – сочетание идеологии с художественными средствами”;
– “Один важный момент, я узнал об этом гораздо позже. Дело в том, что сам “Клуб 12 стульев”, где возникла эта ироническая проза, разговор между строк и так далее, возник не случайно, хотя нам кажется, что это было вдруг. Дело в том, что это было полгода спустя после чехословацких событий. Как я понимаю, решили дать интеллигенции какую-то отдушину: пусть, мол, они смеются. Вначале мы этого не понимали, естественно. Что такое советская интеллигенция? Это маленькая прослойка населения. Важно было, что власть никаким образом от этого не пострадает. Вот так и было решено. Главный редактор, редакторы отделов, они прекрасно всё не то что понимали – они хотели от нас именно. У меня был, например, рассказ “Персональная опека”. В принципе это разговор о футболе, персональная опека в футболе. Там была одна строчка, где давался намек на то, что это не просто про футбол. Тренер говорит защитнику: делай так, чтобы этот нападающий опасный не играл, не давай ему прикоснуться к мячу. И вообще из большого спорта пойдешь в большую жизнь, эта наука тебе всегда пригодится”.
То есть разрешение пришло сверху. Но как видим, все было сложнее. Внутри системы функционировали и рекомендации умеренного характера, и кто-то мог принимать по ним решения. И они несли определенные последствия. В противном случае не было бы оттепели и ее последствий для мозгов, когда сегодня пишут, что все советники Горбачева пришли именно оттуда. Правда, и Горбачев в результате ничего не добился, но он показал саму возможность движения в направлении к демократии. Это была такая новая “оттепель”, которая, правда, могла возникнуть просто из-за того, что система проходила процесс временной трансформации, и постепенно все стало возвращаться на круги своя.
Оттепели приходят и уходят, и государство в результате возвращается к более простой системе управления, позволяющей удерживать власть. Как видим, государству все время не хватает наличия лишь информационного (медиа) и виртуального (кино-литература-искусство) пространств для возврата к своему “канону”. Тут им на смену и зовут инструментарий физического пространства (аресты и запреты). И в условиях работы социальной памяти о сталинском времени их сила многократно возрастает.
Система всегда будет спасать себя. Она боролась с инакомыслием, поскольку за ним следовало иное поведение.
Д. Драгунский замечает: “У каждой политической и экономической системы есть некая цель. Она зависит от того, как сложилась структура данного государства. Цель сталинской политики и сталинской экономики была проста – сохранение личной безопасности товарища Сталина. Ну и тех, кто вокруг – постольку, поскольку их деятельность соответствовала главной цели. Вот, собственно, и все. Во имя этого истреблялось крестьянство, во имя этого закупались американские заводы и щедро подкупались зарубежные писатели, велись рискованные внешнеполитические игры, неустанно цензуровалась советская литература и искусство. Ни о каких свободных или даже однопартийно-альтернативных выборах, о конкуренции фракций или хотя бы о борьбе влияний в элите речь просто не шла, а когда заходила – то все оппоненты оказывались «троцкистско-зиновьевскими бандитами» и отправлялись к стенке. Источником истины становилась власть – в политике, в искусстве и даже в науке (в философии, истории, экономике, народнохозяйственной статистике, демографии, психологии, а также в языкознании и литературоведении, в биологии, медицине и кибернетике; маленькое исключение сделали для физиков-химиков-математиков, в силу важности их работы для сохранения драгоценной шкуры тов. Сталина). Все это прекрасно соответствовало дремучему сознанию крестьянских и слободских, пригородных, а там и городских низов. Беспредельный монархизм, преклонение перед силой, слепая вера во все, что сказано властью или от имени власти. Вот такая антропология им. Сталина [10].
Как видим сегодня, сталинский “задел” все равно победил горбачевский. Интересно, что и враги оказались теми же – “иноагентами”. Система просто не может выдерживать “демократию”, поскольку в этом случае надо уметь управлять разнообразием. Идеалом же системы является однообразие из-за простоты управления. И все это вступает в противоречие с типажом современного человека. Правда, и на человека эпохи интернета нашлась “удавка” в виде “надзирающего капитализма” Ш. Зубофф.
Применив методы “обескровливания” активных, можно получить более спокойную жизнь для власти. Она может делать из себя невинную овечку, перенося всю вину за обострение то на “врагов народа”, то на “иноагентов”.
На обожествление фигуры лидера работает “гигантскость” свершений. Созерцание их в физическом пространстве, делает человека психологически маленьким и более послушным. Гитлеру строили в конце войны кабинет в тысячу квадратных метров, видимо, в тех же целях.
С. Карелов пишет: “путем эмоциональной накачки можно добиться того, что люди становятся социально более послушными, неконфликтными и склонными к подчинению. Это достигается путем влияния на эмоциональную склонность людей испытывать трепет. Трепет – это эмоция, которую мы ощущаем в ответ на нечто огромное, что бросает вызов нашим привычным рамкам восприятия в той или иной области, приводя к изменению этих рамок. Именно эта эмоция лежит в основе двух важнейших человеческих отличий: религиозное чувство и просоциальное поведение. Принципиальное различие между трепетом и другими эмоциями (такими как вдохновение или удивление) состоит в том, что благодаря трепету мы можем почувствовать свою незначительность. Оно дает нам ощущение самоумаления и смирения. В результате ослабевают такие эгоистические порывы, как ощущение себя в своем праве, надменность и нарциссизм. Ощущение своей незначительности и смирения становится причиной того, что мы сильнее хотим взаимодействовать с окружающими, в большей мере почувствовать свою связь с ними. Так, влияя на эмоциональную склонность людей испытывать трепет, можно делать общество более неконфликтным и склонным к подчинению. И неудивительно, что авторы упомянутого китайского исследования предлагают… включить практику развития трепета в образовательные программы для молодежи Китая” [11].
Есть и другие способы введения правильного поведения против неправильного, включая детские мультфильмы. Любое отклонение будет признаваться опасным даже в них.
Начнем с того, то это дорогое удовольствие – за десять лет удалось создать только три сезона, делая от двух до четырех секунд анимации в день [12]. Шестиминутный эпизод обходится в четверть миллиона долларов.
И одной из причин работы является долговременная политическая пропаганда. Западные исследователи относят Машу и Медведя к варианту мягкой пропаганды [13]. Эстония однотипно видит в фильме российскую мягкую силу, говоря: “Это гибридная версия идеологического отвлечения – те же маленькие зеленые человечки без пятиконечных звезд или красных флагов” [14].
Правда, даже и неполитические психологи назвали его опасным для детей, так как главной героине Маше можно безнаказанно капризничать и плохо себя вести, дети могут перенять манеру ее поведения и не понимать, почему они делают что-то неправильно [15 – 16]. Анонсируется даже будущая встреча Путина с создателями мультфильма [17]. И если это просто детская анимация, то она никак не может привлекать такого внимания.
Политолог А. Морозов ищет и другие причины: “Токсичным будет все, созданное “при Путине”. Это совершенно ясно. Это только вопрос времени. Разгромили Касперского, сейчас громят “Машу и Медведь” (в The Times). На раннем этапе люди говорят: давайте посмотрим реалистично: Russia Today – это 100% токсично, а, допустим, Росструдничество – оно ведь ничего не делает вообще (кроме вечеров матрешки), поэтому оно безопасно и малотоксично. Или, например, некоторые специалисты по международным делам говорят: да, фонд “Русский мир” во главе с внуком Молотова – это токсично, а, допустим, РСМД вместе с Андреем Кортуновым и молодыми экспертами, выпускниками европейских вузов – это пока допустимо. Но это все очень быстро меняется. И при такой политике Кремля – если он полностью отказывается от каких-либо усилий по деэскалации, а вместо этого посылает только один сигнал: мы будем выходить из всех ПАСЕ, ЕСПЧ, Давосов, G7 и т.д., будем опаздывать на все встречи и всем тыкать в нос тем, что “у нас суверенитет, а у вас – нет” – то не надо рассчитывать, что что-либо вообще сохранится “нетоксичным”. Через пять лет нетоксичными останутся только Толстой и Достоевский (так сказать), т.е. только то, что “было до Путина” [18].
Это будущее еще далеко и не так известно, поэтому больше внимания надо уделять сегодняшнему дню. И тут почему-то даже Путин включился в поддержку мультфильма: “Президент также похвалил известный всему миру мультфильм “Маша и медведь”: “Там есть все – и душа, и добро, и чувство такта. Все там есть”” [19]. Сразу возникает подозрения, что это тоже неспроста. Как и мощные ответные атаки, направленные на защиту Маши [20 – 23]. В любом случае это интервенция в мозги, поскольку сериал появился в 2009 году, а его смотрят в 120 странах. И как следует в случае популярного сериала – даже соответствующие игрушки есть [24].
Правда, анализ также и западных мультфильмов показывает массовые дискуссии: “надо сказать, что споров именно вокруг «Свинки Пеппа» очень много и ведутся они давно, чуть ли не с первого показа. На данный момент вышло 303 серии по пять минут каждая.Часть психологов считают, что здесь чуть ли не программирование детского сознания. И заявляют, что благодаря таким мультикам сегодня все чаще встречаются дети, «которые каждые несколько минут без какого-либо повода начинают истерически хохотать, ведут себя очень шумно и несдержанно». Кстати, проверено лично на разных детях: мультфильм смотрят совсем маленькие крепыши. Лет с пяти они уже его перерастают. И в шесть лет резко переключаются на мультфильмы более глубокого содержания” [25].
При этом странно, что при жестком советском цензурном режиме художественные произведения получались тогда все равно лучше. То ли пропаганда была более художественной, то ли создатели ее талантливее.
Д. Быков вспоминает: “Нельзя только забывать о том, что именно 70-е годы стали роковыми для советского проекта. Понимаете, с какого-то момента великая культура, взращенная в этой теплице, вошла с этой теплицей в непримиримое противоречие, и пальма стала проламывать крышу. Это случилось в 1979 году, когда одновременно случился казус «Метрополя» и началась подготовка к вторжению в Афганистан, которое в 1980 и осуществилось. И вышел «Жук в муравейнике», и после этого Стругацких перестали печатать надолго. То есть случилась не просто кризисная ситуация — случилась ситуация прямого противоречия, условно говоря, между средой и ее порождениями. Начались аутоиммунные процессы. Порождения среды — интеллигенция — стали несовместимы со средой. Пошел массовый отъезд, вал политических процессов, полный разрыв с Америкой, неприезд на Олимпиаду, вся эта история с бойкотом. И потом очень скоро Андропов и южнокорейский лайнер. Хотя Андропов поначалу даже позвал сюда Саманту Смит. То есть 70-е годы были не только высшей точкой расцвета советской культуры. Это была еще и гибельная точка. Потому что этот высший расцвет, абсолютно в соответствии с ситуацией 2010-х годов, подготавливал крах системы. Это нормальная ситуация” [26].
Герои, которых мы любим, раскрывают нас самих. Это особенно касается любви к отрицательным персонажам: “«Типичный фанат злодеев — это молодой человек с высоким уровнем психопатии. Уровень психопатии — один из параметров характера, которые мы изучили, и результаты свидетельствуют, что чем более вы асоциальны и чем реже сочувствуете окружающим, чем более вы склонны ассоциировать себя со злодеями», — говорит Йенс Кьельгор-Кристиансен, постдок кафедры коммуникации и культуры в Орхусском университете. «С другой стороны, особенно ненавидят злодейских персонажей обычно сострадательные женщины», — продолжает Йенс Кьельгор-Кристиансен” [27]. Так что “любовь” зрителей к злодеям типа Чикатило может служить основой для дальнейших анализов.
Все, пройдя сквозь мозг зрителя, может копироваться, на чем, кстати. всегда строилась пропаганда. Сегодня “Игра в кальмара” привела к рассылке предупреждений к родителям, что “молодые люди берут оттуда игры и насилие” [28]. 3 миллиарда минут потратили зрители в одном из измерений смотрибельности [29]. На 17 сентября его смотрели с 111 миллионов аккаунтов [30]. При этом общее число подписчиков составляет 209 миллионов.
Стратегия Нетфликса оказалось правильной – местные аутентичные шоу лучше будут приниматься глобальной аудиторией [31]. И это рушит барьеры между локальными рынками. Сериал реализован в субтитрах на 31 языке и дублирован на 13 [32]. И еще: костюм оттуда лидировал к поиске покупок на Хэллоуин.
Особенностью “Игры в кальмара” было отсутствие предшествующей интеллектуальной собственности [33]. В результате чего не было базы почитателей, даже название было неизвестным. И все это действительно свидетельствует о подлинном прорыве в массовое сознание.
Но по сути шаманские обряды, в которых по некоторым свидетельствам В. Путин участвует с С. Шойгу [34], также являются “эксплуатацией” нетрадиционной религии, то есть работой в виртуальном пространстве. Путин говорит о “Маше и Медведе”, что это не заказ Кремля [35]. Это сразу вызывает вопросы, поскольку это такая же работа в виртуальном пространстве. Критики говорят, что продвижение Медведя ведет к смене образа России в западном восприятии. Это может показаться и смешным, и вполне соответствовать если не исходным планам создателей, то полученным результатам. Медведя в фильме явно жалко!.. То есть зрителя волнует даже не столько Маша, как сам Медведь.
Государства уделяют столько же времени и ресурсов строительству виртуального мира, как и мира физического. Сегодняшние технологии позволяют это делать более эффективно, чем когда-либо ранее. А мир все глубже погружается в виртуальность…
Литература
