Георгій ПОЧЕПЦОВ, rezonans.asia
Наші мізки не просто формуються екранами телевізора або комп'ютера, вони, до того ж, не отримують жодної інформації з інших джерел. "Жива", побудована на особистому досвіді, інформація займає щонайменше місце у побудові нашої картини світу. Умовно 99% у нашій голові – це чужа інформація, зібрана для нас спеціально чи ні. При цьому в ході ми втрачаємо джерела отримання цієї інформації, тому вважаємо її об'єктивною і правильною. До речі, що інтенсивніше вона вводиться, то легше відновлюється нашою свідомістю, і ця швидкість дає людині доказ її правдивості.
Міфи спрямовані створення цілісної картини світу, яка навіть більш несуперечлива і зрозуміла, ніж наукова. Така картина світу завжди буде наближена до людини, базуючись з його “відхиленнях” від реальності. Реальність часто стає вторинною, оскільки бачимо у ній те, що побачила у ній заздалегідь міфологія.
Міфологія передається через століття. Її не так просто змінювати, оскільки вона одночасно відображає і світ, і структуру розуму людини, її сильні та слабкі сторони, чого вона боїться, а чим захоплюється. І якщо навколишній світ часто змінюється, то внутрішній світ людини часто залишається незмінним. Причому, кожен вплив на нього завжди робиться максимально непомітно. Воно готове навіть змінювати світ навколо, щоб змінити модель світу в нашій голові.
Продовження російською
А. Баунов пишет: “Государственная медийная машина в ее народной версии унаследовала от советских времен поиск вездесущего фашизма. СССР искал его в ФРГ, Японии, Латинской Америке, самих США, теперь к списку добавили Восточную Европу, Прибалтику, Украину, и, конечно, внутренних врагов. Государственная машина научила нехитрому приему. Фашизм — абсолютное зло, борьба против фашизма легитимирует борющегося, даже если он не идеален, хочешь, чтобы твоя борьба была легитимна, — объяви врага фашистом” [1].
Примитивная модель мира в нашей голове не может обойтись без понятия врага. Все свои невзгоды мы списываем на него. Государство делает то же самое. Только его конструирование врага еще сложнее, поскольку оно должно делать это более рационально, находя, например, юридические основания, как это сделала Россия, вводя понятие “иноагента”. Все это вызывает неприятие у одной части общества [2 – 7], но положительные эмоции у какой-то другой.
При этом в обществе сквозит явное недоумение: “Мы не знаем, на каком основании и по какому поводу Минюст принял это решение. Проконсультировавшись с юристами мы, вероятно, обжалуем решение в суде и там, может быть, получим какие-то подробности. Пока нам остается только гадать. Может быть, Минюст считает, что те иностранцы, кто платит за подписку Republic, осуществляют «иностранное финансирование». Но это все равно что обвинить в иностранном финансировании газету, экземпляр которой в киоске купил иностранец. Впрочем, так ли важны поводы и формальные основания? Все же просто: в стране пытаются уничтожить независимые медиа, и Republic оказался в числе тех, кто попал под этот каток” [8].
Пришел черед и университетам.
Московская школа социальных и экономических наук была основана в 1995 году британским социологом Теодором Шаниным, и считается одним из лучших и самых востребованных вузов страны. В 2018-м году Рособрнадзор лишил Шанинку государственной аккредитации, но спустя два года вуз ее восстановил. Тогда издание The Bell со ссылкой на источники писало, что вузом интересуется ФСБ. Один из источников в руководстве Шанинки говорил, что «создавалось впечатление, что в ФСБ считают школу слишком независимой и слишком часто контактирующей с зарубежными университетами, “настоящим рассадником либерализма”». Другие сотрудники университета сочли эту версию конспирологической” [9].
Арест ректора “Шанинки” С. Зуева радует правильных политологов, поскольку это “своеобразный мозговой центр сислибовской тусовки, тесно связанной с западным deep state” [10]. Они вовсю хвалят новый поворот событий [11 – 14].
Осмысление новой ситуации идет и с другой стороны. Д. Камалягин говорит: “Государству уже ясно, что для физлиц, журналистов статус этот, видимо, не несет таких больших трудностей, как признание иноагентом целой редакции. Было три выстрела за последнее время и два СМИ, в общем-то, накрыло очень сильно, я имею в виду “Медузу” и VTimes, которые выстроили хорошую модель на доходах от рекламы. Поэтому я понимаю, что ситуация будет только ухудшаться, в том смысле, что из профессии уходит много людей. Я бы пока воздержался от прогнозов. Давайте попробуем дожить до конца этого года и посмотреть, останется ли журналистика в России в целом” [15].
Государство контролирует все, что имеет аудиторию, точнее ищет пути такого контроля. И “иноагенты” позволили это сделать, придав этому видимость законности. Миф врага реализовался в “иноагентах”.
Контролируя все, трудно удержаться, чтобы не мешать медиа, поскольку они говорят с населением напрямую. И даже не со всем населением, а с теми, кто настроен не столь позитивно. Государство всегда не любило таких граждан, теперь у него появилась возможность приглушить негативные нотки в информационном пространстве
Д. Дондурей видит базовую ошибочность и взгляда на кино со стороны государства: “Беда в том, что сейчас на культуру назначены политкомиссары. Предшественники еще понимали, что простого и малонагражденного парня по имени Алексей Балабанов, который снял два самых обсуждаемых фильма последних двадцати лет, заменить никто не может. А нынешняя культурная политика направлена главным образом на воспитание патриотизма: считается, что это он сделает нашу страну морально здоровой, целостной, как им кажется, процветающей, а нефть — хорошо продающейся. Им кажется, что патриотизм — это уроки в школе советского замечательного кино. Талантливые люди в эту доктрину не влезают, потому что они начинают делать сложное кино. А по мнению министра Мединского, фильмы должны зажигать: чтобы те молодые люди, которые мечтают стать чиновниками, быстрее бежали «родину любить». Вот и вся политика” [2].
Мифология куется сегодня телевидением, а также – кино. Телевидение удерживает тактические изменения, кино работает на стратегические. Новости живут малый промежуток времени, кино – долгий. Но так называемое патриотическое кино не вытягивает на долгий период.
С. Тарощина акцентирует: “По иронии судьбы именно в эти дни Сурков, претендующий на звание демиурга Системы, вдруг дал интервью Financial Times. Это тот самый демиург, который окунул глубинный народ в суверенную демократию, обеспечивая всему сущему контролируемое разнообразие (подобное иезуитское определение слышу впервые; так они все вместе и доконтролировались до Навального со следами «Новичка»). Суркова уже нет на поверхности власти, а созданная им культура видимостей, которой он так гордится, — есть. И ее апофеоз, «прямая линия» президента, тоже есть. Все совпадения, как правило, не случайны. Двадцать лет назад закатилась надежда на свободу. В апреле 2001-го закрылась программа «Взгляд», первенец этой свободы (или ее иллюзии), а в декабре того же года родился новый формат общения лидера с нацией. С тех пор нация более не нуждается в вольных комментаторах, достаточно одного президента с его очень «прямой линией»” [3].
И еще: “Я увидела одно, но коренное отличие того, как принято считать, золотого века российской журналистики от нынешнего, совсем не золотого. Вечная дилемма: что нам дороже, тьмы низких истин или нас возвышающий обман, — тогда участниками процесса решалась по-разному. Теперь — только в пользу «возвышающего обмана». И если прежде мираж имел смутные очертания, то сейчас Киселев сформулировал суть. Она открылась Дмитрию Константиновичу после встречи Путина с Байденом в Женеве, которую он трактовал как победу русского оружия. Американский президент наконец-то осознал, что в случае войны США превратится в радиоактивный пепел. Киселев сдержанно похвалил Байдена за сообразительность. Мысль об этом самом пепле давно, еще со времен присоединения Крыма, дорога мэтру. Он ее озвучивает с особым сладострастием. Особенно теперь, когда Киселев убежден: Россия и США договорились на языке равных” (там же).
Сурков утверждает, что государство не может удержать разнообразия, которое более интересно для населения, а для государства более интересно единообразие. И этим оно сегодня занимается, борясь то с “иноагентами”, то с просветительской деятельности, то с независимыми медиа. Удержание одной точки зрения на людей и события требует одновременно “глушения” чужой точки зрения, если она начинает мешать, тем более противоречить.
Этот процесс контринформирования может протекать даже на чисто физическом уровне путем уничтожения самой возможности высказаться. [4 – 6].
“Искаженное отношение к контактам с внешним миром дополняется принятыми законодательными нормами и мотивированным бюрократическим аппаратом, готовым к действиям против соответствующих лиц и организаций. Если раньше при разрешении споров часто использовалось силовое вмешательство под предлогом финансовых нарушений одной из сторон конфликта, то теперь к соответствующему арсеналу оснований добавляется еще и конспирология, если в деятельности организации или индивида есть эпизод взаимодействия с чем-то зарубежным. Ценой же этих мнимых угроз становится экономическое развитие, частью которого является и разнообразие различных образовательных моделей и университетов” [7].
Кино – это картинка, которая нравится всем, потому что виртуальность всегда будет сильнее реальности. Проблемы реальности не совпадают с проблемами виртуальности.
В. Матизен создал “паратеорию” советского кино: “В целом советское воспитательное кино выражало доминанту большевистского менталитета — идеомиф о преобразовании, создававший устойчивую модель мира, постоянно изменяемого в лучшую сторону, и выражавший чувство социального оптимизма и иррациональную уверенность во всемогуществе воли, роднившую большевиков с фашистами и восходившую к оккультизму. Этот идеомиф, ставший в кино видеомифом, имел три аспекта: преобразование природы (лысенковщина), преобразование цивилизации (ульяновщина) и преобразование человека (макаренковщина). Реально большевики были властны, конечно, не над миром, а над мифом или, что то же самое, над представлением о мире в средствах массовой информации. Этой второй реальности они в самом деле диктовали свои законы и с ее помощью пытались управлять людьми”
И о борьбе героя: “герою, чтобы справиться с с недостатками, нужен был влиятельный помощник, которым, как в «Премии», часто оказывался парторг объекта. Этот странный субъект, как Илья Муромец, до поры до времени сидел на печи в своем ленинском уголке, чтобы с появлением калики перехожего вдруг встать за его дело. Парторг, таким образом, есть не что иное, как deus ex machina, знаменующий все то же бессилие драматургии (или жизни) решить конфликт имманентными силами. С другой стороны, напрашивается аналогия с волшебной сказкой, где герою давалось бессмысленное или невыполнимое задание, с которым он справлялся благодаря волшебному помощнику, то есть помощнику со стороны иноприродного мира” (там же).
В пропаганде человек превращается в символ, и все “асистемное” сразу уничтожается или заменяется системным. Например, Павлик Морозов не был пионером, но в мифе стал.
Что касается учебы в школе, то, по ее словам, учеба Павлику давалась трудно. Его речь была затрудненной, и он сильно заикался. Другим ученикам он уж точно не помогал, потому что сам испытывал проблемы. В селе его знали как хулигана и не любили. И это опять-таки противоречит коммунистическому мифу, в котором друзья брали с Морозова пример. Якобы он предостерегал их от курения. Но по иронии судьбы сам Павлик слыл заядлым курильщиком.
Другие современники рассказывали, что будущий инструмент пропаганды не симпатизировал коммунизму и уж тем более не состоял в пионерской организации. По Губареву, Павлик возглавлял молодежный отряд. О его вступлении в пионеры спорят, потому что никаких данных об этом нет. Вообще предполагают, что власти сделали его членом организации уже после смерти.
– Интересно, что и у других режимов были подобные мученики. Нацистская идеология воспользовалась историей Герберта Норкуса, которого в возрасте 15 лет якобы убили коммунисты. На шесть лет больше прожил солдат Леи Фанг, судьбой которого воспользовалась Китайская Народная Республика.
А. Лысенко в одном из интервью сказал, что нынешнему ТВ «не хватает мысли. Мы же все все-таки привыкли к телевидению мыслящему. А сегодня ТВ развлекающее. Можно ругать советское телевидение. Оно было до идиотизма идеологизированным. Но отбросьте «Да здравствует Леонид Ильич Брежнев!», и останется великолепное телевидение» <…> «Ребята, нас вновь обманули, опять не туда завели», — процитировал Анатолий Лысенко строчки Окуджавы в программе «На ночь глядя», когда речь зашла об обманутых ожиданиях перестроечного времени. Мечты о «его ТВ», которое возродится на каком-то новом этапе, — утопия. Но он хотя бы попробовал”.
Литература:
