Георгий Почепцов
Массовое сознание в отличие от индивидуального жаждет управления. Ему не с кем "говорить". Индивид может поговорить с другим индивидом, а масса разговаривать не может, она только внимает. Литература, кино, искусство все время порождают для нее образцы поведения и даже мышления. Вспомним, к примеру, как хорошо распространяются цитаты из фильмов. И тот, и другой беседующий знает эту цитату. И удовольствие возникает от этого взаимного знания. Анекдот распространяется в сторону незнающего, второй раз он не рассказывается, поскольку собеседник его тоже уже знает.
Советское кино давало множество "крылатых киноцитат", поскольку действительно было не только действительно массовым искусством, но и первым прорывом визуальности в мир, за которым потом последовали телевидение и телесериалы. Однако начнем не с фильма, а песни. Именно она в советское время была еще одним инструментом поддержания настроения в массовом сознании. Песня была обязательной для хорошего фильма, лежала в основе "Голубых огоньков", пелась на концертах. Это сильный вариант воздействия, поскольку основным компонентом были не слова, а музыка. Соответственно, музыка эмоционально расслабляла, а слова входили в разум в рамках меньшего контроля со стороны рациональности. Они вообще не трактовались как то, против чего можно возражать – ведь это же песня...
И здесь были достигнуты определенные вершины, которые потом распевала вся страна. Д. Быков интересно написал о А. Пахмутовой, встроив ее песни в чувства массового сознания: "Советская власть беспрерывно что-то осваивала – пески, горы, леса; иногда ценой уничтожения этих прекрасных первозданных ландшафтов, да, – но зато как отлично в них вписались ЛЭП, эти гигантские шагающие башни! Как встроилась в Россию железная дорога! Как выросли среди тайги эти аляповатые, разноцветные советские города – памятники экспансии! А без этой экспансии было нельзя, и смысл ее был не хозяйственный, не в одной выгоде было дело – хотя, конечно, тюменская нефть отсрочила экономический крах Советского Союза на доброе десятилетие. Смысл ее был в том, что постоянно надо куда-то расширяться: если советский человек заглянет в себя, он обнаружит отсутствие души. Вот откуда его постоянная тревога, вот почему его все время зовут какие-то дали – всех лирических героев они звали, Бернеса, Кристалинскую, Невскую, Трошина (в особенности Трошина!) и вокзальный квартет «Аккорд». Нельзя не стремиться, потому что иначе – тревога, а тревога – от пустоты. Ее надо постоянно чем-то заполнять, потому что глядеть в себя – это преступное самоедство. Внутреннее пространство должно быть постоянно продуваемо ветром дальних дорог. И этот ветер гудит и свистит в лучших песнях Пахмутовой, ее герой все время куда-то едет, мучительно боясь остановиться: в Братск, в Усть-Илим, на Камчатку! И отличный композитор Давид Тухманов написал песню, которая и в репертуаре Пахмутовой была бы вполне органична: «Мой адрес – Советский Союз». Но сколько ни колеси, тревоги-то не заглушишь – и музыка Пахмутовой добавляла плакатным, сознательно одномерным словам Добронравова именно внутренней тревоги. Это чувствуется и в космическом цикле – потому что в космос человек устремляется, когда на Земле дальше бежать некуда, когда уперлись со всех сторон в океаны, что и случилось с Советским Союзом" [1].
Государство "просмотром-чтением-слушанием" одного и того же в массовых масштабах создают идентичность, начиная порождение этого единого взгляда на мир с самого раннего детства. Правда, мультипликационный фильм о крейсере"Аврора" (был и такой) не сработал, поэтому внимание государства сконцентрировалось на школе, где дети учат чуть ли не на память, стараясь получить хорошую оценку.
А. Баунов пишет, к примеру: "нации и появляются в эпоху всеобщей школы. Это когда ребенка с детства приучают видеть на карте очертания собственной страны. Он ее узнает. Он узнает ее так же как узнает родственников. Вот твоя тетя, вот она так выглядит. И он эту тетю отличает от всех теть на улице. В принципе все тети на улице могли бы быть его. Но вот он ее знает. Ему показали и объяснили кто она. И вот ребенок белорусский с ранних лет, с дошкольных видит вот эту карту. Эти контуры страны, он знает, как называются его главные телевизионные каналы. Они называются иначе, чем в России. Они другие. Он знает, как называются его главные газеты" [2].
Идеологически ориентированные песни также могут быть и плохими, и хорошими. Школьные предметы могут быть идеологически ориентированными или нет. История всегда переписывается при смене политических режимов. Она наиболее чувствительна к смене идеологии, поскольку в зависимости от этой смены выстраиваются разная череда значимых событий прошлого.
Примером этого является внимание России к войне 41-45 гг. Ф. Крашенинников дает такое объяснение этому: "Интересно во всем этом лишь то, что после 20 лет нахождения на вершине власти Путин так и не нашел никаких других идеологических оправданий для своей внутренней и внешней политики и, вместо того чтобы презентовать обществу хоть какое-нибудь видение будущего России или итогов своего правления, предпочел сосредоточиться на защите итогов и завоеваний закончившейся 75 лет назад войны. Впрочем, эксплуатация славного прошлого гораздо выгоднее, чем конструирование прекрасного будущего, – за 20 лет и так было обещано много такого, о чем уже и вспоминать неприлично: лунные базы, полет на Марс, небывалый рост доходов населения и т. д." [3].
И еще один аспект этой же проблемы: "еще в брежневские времена победителем в войне был объявлен весь народ и, главное, вся власть. Про то, что народ и власть изначально были советские социалистические, а не буржуазные российские, а нынешний государственный флаг использовался вовсе не Красной Армией, рекомендуется вовсе не вспоминать, зато преемственность власти подчеркивается всеми способами".
Но более важной характеристикой режима нам представляется то, что на первое место по продажам с 2010 по 2019 г. вышел роман-антиутопия Джорджа Оруэлла «1984» [4]. То есть молодежь и интеллигенция, а только они еще могут удерживать свое внимание на книгах, видят ситуацию сквозь несколько другие очки, чем это делает пропаганда.
А по поводу слова 2019 года пришла такая информация: "Словом-символом 2019 года стал "протест". В номинации "Выражение года" победило "московское дело", а в категории "Антиязык (язык пропаганды, лжи, насилия)" на первом месте оказался "иностранный агент". Значительное число голосов набрали и другие лексические единицы, имеющие отношение к политике. В первой пятерке – "допускай" (к выборам), "пытки" (заключенных), "клоачный язык", "предпенсионеры" и "пещерные русофобы"" [5]. Никакой пропагандистский фильм не может закрыть реальное мнение населения.
Праздники "куют" идентичность сильнее любых рациональных рассказов. Большинство советских праздников были четко привязаны к политической истории страны. Они как бы возрождали в головах населения ключевые точки советской истории. Большая часть официальніх праздников представляют идеологию в действии и в лицах.
На этом фоне выделялся совершенно аполитичный Новый год. Это был чуть не единственный память, который оказался свободным от идеологии, все остальное всегда несло в себе отсылку на какую-то нагруженную политическим дату в истории.
Празднество Нового года появилось не сразу: "С самого начала советская власть пыталась полностью перестроить праздничную систему, объявив старые праздники религиозно-буржуазными, а значит, чуждыми гражданам молодой республики — и Рождество в том числе. Тем не менее, от елки и игрушек не спешили отказываться. Их очень часто использовали в оформлении других торжеств. Так, например, елку наряжали на годовщину Великой Октябрьской социалистической революции" [6].
И еще: "Интересно, что во время антирелигиозной кампании 1922-1924 годов практически везде проводилось празднование «комсомольской елки» или «комсомольского рождества». В это время на елках и соснах красовались враги пролетариата: Юденич, Деникин, Махно, а также всевозможные обезличенные буржуи и карикатурные религиозные деятели. Однако желаемого результата эта кампания не дала, наоборот, укрепив традицию празднования православного Рождества".
Сегодня опровергается легенда о том, что елку спас П. Постышев: "официальная легенда о том, что именно Постышев обратился с таким предложением к Сталину, скорее всего не более чем миф. В реальности же, вероятно, это было коллективное решение Политбюро. В середине 30-х, когда был выдвинут лозунг «Жить стало лучше, жить стало веселее!», его надо было чем-то подкрепить, и бывшее рождественское, а теперь уже новогоднее веселье виделось руководству страны и как олицетворение этого веселья, и как мостик между прошлым и настоящим".
Человек все равно откликается на праздник, какими бы идеологическими путами его не окутывали. Так, Первое мая было праздником весны. Все это было связано с другими образами, которые никак не коррелировали с идеологическими. Поэтому даже в официальном празднике каждый мог увидеть нечто свое личное. Тем более праздники представляли другое бытие человека, будучи свободными от работы. Именно здесь и был настоящий человек, а не его официальное подобие.
Западные праздники, чего, к счастью, пока нет у нас, несут опасность превращения в "шопоголика", поскольку ученые констатируют: "Новогодние праздники могут стать триггером для развития навязчивой потребности покупок (buying-shopping disorder, BSD) – непреодолимого желания покупать товары без необходимости, особенно через интернет" [7].
В норме праздник вне идеологии, в советское время было не так. Все дети знали фразу "красный день календаря", касающуюся праздников. Тогда можно было не ходить в школу, а читать книги.
Сегодня в таком измерении праздника нет нужды, поскольку падает, если не исчезает вовсе, любовь к чтению и книге. Дети радостно смотрят мультики, а взрослые – телесериалы.
То, что мы потеряли любовь к чтению разрушает и наррацию, которая все время до этого была главным инструментарием повествования. О. Токарчук в своей нобелевской лекции говорит такое: "То, как мы думаем о мире и – что важнее – как о нем повествуем, имеет огромное значение. Происходящее, но не описанное, перестает существовать и умирает. Это досконально известно не только историкам, но – и даже прежде всего – и политикам, и тиранам всех мастей. Тот, кто повествует – правит миром. Проблема сегодня, очевидно, состоит в том, что у нас нет подходящих описаний не только для будущего, но и для конкретного «сейчас», для ультраскоростных перемен современного мира. У нас нет языка, определенного мнения, не хватает метафор, мифов и новых притч. Зато мы становимся свидетелями того, как при помощи старых нарраций – несоразмерных, косных и анахроничных – нам пытаются нарисовать картину будущего, маскируя узость своих горизонтов или же руководствуясь принципом: лучше старое нечто, чем новое ничто. Одним словом, нам не хватает новых способов описания мира",
И еще ее слова: "Cегодня – это очевидно – мы стоим перед лицом (столь же) значительной революции, когда опыт может передаваться непосредственно, не нуждаясь в помощи печатного слова. Нынче нет необходимости вести путевые заметки, если можно фотографировать и слать снимки в мир, через соцсети – сразу, всем и каждому. Зачем читать многостраничные романы, если можно «нырнуть» в сериал? Лучше сыграть в игру, чем выйти поразвлечься с друзьями в город. Снять с полки чью-то автобиографию? Нет смысла, если я могу наблюдать жизнь «звёзд» на Инстаграме и знаю о них всё. Уже отнюдь не изображение стало главным врагом текста, как мы думали в XX веке, сетуя на влияние кино и телевидения. Нет, это совершенно иное измерение восприятия мира – непосредственно воздействующее на наше чувства. Не хочу рисовать здесь картин всепоглощающего кризиса повествования о мире. Однако меня не оставляет ощущение, что этому миру чего-то не хватает. Что, видимый посредством экранов, мобильных приложений, становится чем-то нереальным, далеким, сложенным из двух измерений, странно неопределенным, хотя получить любую информацию стало удивительно легко. Тревожащие «кто-то», «что-то», «где-то», «когда-то» нынче могут стать опаснее, чем безапелляционно провозглашаемые, такие конкретные и определенные истины, вроде: земля плоская, прививки убивают, глобальное потепление – вздор, а демократии в большинстве стран ничто не угрожает. «Где-то» тонут «какие-то» люди, пытаясь переправиться через море. «Где-то» «с каких-то пор» длится «какая-то» война. В хаосе информации размываются контуры единичных свидетельств, рассеиваются в нашей памяти и становятся нереальными, исчезают" [8].
Несомненно, что способы наррации изменились и буду изменяться и дальше. Телесериал не просто не может все рассказывать до конца, он должен оставлять"крючок" в каждой из серий, чтобы заставить человека не отходить от экрана.
Совмещая праздник и пропаганду, советские люди теряли праздник, а пропаганды и так хватало. Однотипное сегодняшнее совмещение кино с пропагандой не создало хорошей пропаганды, но утратило кино.
Герой (из книги или кинофильма) по сути всегда определял эпоху, становясь ее символом. Е. Марголит анализирует смену типажа киногероя в эпоху "застоя" [9]. Сегодня такие же статьи о смене героя в мозгах надо писать уже на базе того, что фильмы постсоветские оттесняются на задний план фильмами американскими, которые и становятся генератором новых героев. Российский минкульт прямо обвиняет американские блокбастеры в том, что "более трети российских фильмов не окупили государственное финансирование на их производство, а половину снятых с господдержкой лент в кинотеатрах почти никто не увидел" [10]. Это связано еще и с тем, что российские фильмы собрали на 1,5 миллиарда рублей меньше, чем год назад. Российский минкульт даже создал "доску позора" для таких кинематографистов и их фильмов [11].
Но тут честно следует признать, что вина в такой ситуации лежит на самом государстве, отслеживающее наличие правильных пропагандистских смыслов в кино. А это нарушает художественное ткань, превращая фильм в пропагандистскую листовку.
В результате российский фильм о декабристах получает сотни разгромных откликов. А. Окара так суммирует свои ощущения от фильма: "с точки зрения идеологии, пропаганды, массовых коммуникаций фильм – закономерный, ожидаемый, очень резонирующий с современностью. Главное – это «послание» нынешней власти «посполитым» – по поводу «государственного порядка» и «стабильности» – мол, от добра добра не ищут, коней на переправе не меняют, прошла весна, настало лето – спасибо партии (Сталину, Николаю I, Путину) за это! (На политологическом языке: меседж элиты внеэлитным слоям по поводу контрэлиты и политической конкуренции.) Отдельный посыл – «либерастам», «навяльнятам», «школоте», неблагонадежным студентам ВШЭ, которых он должен, по идее, демотивировать и даже напугать. И в этом отношении фильм почти документальный. Но не о 1825 годе, а о 2019–2024 годах. А может и дальше. Сценарная концепция вполне симптоматична для сегодняшнего дня – мол, мы не знаем, кто из них прав, нам жаль всех, а декабристы – хрен знает, чего хотели, хотя люди, в общем-то, были неплохие. Ну не все, а некоторые. Неплохие, но бессодержательные. Бунтовщики, а не концептуальные реформаторы Российской империи – примечательно, что в фильме никак не упоминаются ни «Русская Правда» Пестеля, ни Конституция Никиты Муравьева, ни иные программные документы, не говорится об антикрепостнической направленности всего этого движения. Аналогично, современная пропаганда при описании Навального и «несистемной» оппозиции всегда подчеркивает, что они пусты, бессодержательны, неконцептуальны, неидеологичны и не оперируют смыслами" [12].
Мы все прекрасно понимаем, что это новый повтор приоритета идеологии, свойственного советскому времени. Е. Добренко в интервью, название которого резко преувеличивает ситуацию которую он описывает, говорит: "Тогда в приоритете были те виды искусства, которые легче всего подлежали прямому контролю и цензуре, и те искусства, в которых идеологический и политический месседж был прямо заявлен. И, конечно, они должны были обладать массовостью. Не стоит забывать, что русская культура до недавнего времени оставалась литературоцентричной, поэтому понятно, что литература была важнее остальных видов искусства. Слово легче всего цензурировать, оно имеет прямой и переносный смысл, в слове можно передать все, что нельзя передать в той же мере развернуто и доступно в музыке и живописи, например. Литература была самой массовой. Все-таки это эпоха, когда даже радио далеко не везде было, не говоря уже о телевидении. Об этом часто забывают сейчас, говоря, что искусство не так уж важно. Да, сегодня оно не так уж важно, потому что есть другие медиальные формы воздействия на население. А тогда оно было чрезвычайно важно. Кроме того, оно было самым массовым, потому что литературу учили в школе, а это значит, что каждый советский человек проходил через обработку литературой. Он мог жить в глухой деревне и никогда не видеть московского метро, но роман Фадеева или роман Островского он читал. Второе – это кино. Кино было самым популярным искусством и контролировалось Сталиным полностью. Эти два вида искусства были впереди, поэтому в книге им уделяется особенное внимание" [13].
Советский Союз все время посылал противоречивые сигналы. С одной стороны, мы за мир, с другой – наш бронепоезд стоит на запасном пути. Это две противоположные идентичности. В качестве реагирования на эти сигналы Запад вынужден был признавать более важной ту, которая была для нее более опасной. Так должна реагировать любая военная система, защищая свою страну от потенциальных угроз.
У советской системы не было выходных, все было посвящено пропаганде. Досуг был патриотическим, спорт был патриотическим, история вообще превратилась в идеологию, поскольку там были только те факты, который ей соответствовапи. Даж ребенок был моделью для поведения – "пионер всем ребятам пример". Именно по этой причине люди стремились к любым вариантам послабления от главенства идеологии, например, в политических анекдотах.
Сегодня с удивлением можно узнать, например, что авторство великой фразы "пришла земля, настало лето – спасибо партии за это" принадлежит Ю. Влодову (см. о нем [14]):
Прошла зима, настало лето –
Спасибо партии за это!
За то, что дым идет в трубе,
Спасибо, партия, тебе.
За то, что день сменил зарю,
Я партию благодарю!
За пятницей у нас суббота –
Ведь это партии забота!
А за субботой выходной.
Спасибо партии родной!
Спасибо партии с народом
За то, что дышим кислородом!
У моей милой грудь бела –
Всё это партия дала.
И хоть я с ней в постели сплю,
Тебя я, партия, люблю! [15].
Кстати, и известное стихотворение "Бабий яр" тоже его, Евтушенко просто "позаимствовал" чужое: "Авторство Влодова Евтушенко признавал.. и оборонялся тем, что, мол, ему всё равно было сидеть, а я – вывел поэму в люди. Хотя вписанное Евтушенкой не слабее оригинала – мне это не симпатично. Да и вся жизнь и приключения Евтушенки выглядят иначе. Если знаешь, что он вор" [16].
Мы живем в мире сложных ситуаций, где часто за нас решения принимают другие, например, те, кто куют нашу идентичность денно и нощно... И в соответствии с ней мы порождаем слова и поступки, которые на самом деле могут быть не нашими, хотя мы считаем по-другому.
Литература
За підтримки Федеративної Республіки Німеччина
