Георгий Почепцов
Медиа могут как ослаблять имеющиеся тенденции, так и усиливать их. Особенно ярко это проявляется в визуальных медиа, которые дают нашим зеркальным нейронам картинку для подражания, причем автоматического. В этом роль телерепортажей с демонстраций и парадов, которые так любили в советское время. Это было не просто нейтральное смотрение, а присоединение к ликованию, которое неслось из телевизора, тогда словесное умножало визуальное. А человеку всегда легче и проще присоединиться к транслируемой точке зрения, чем вступать с ней в противостояние.
Медиа играют главную роль во всех протестах и майданах. Они выносят на поверхность интерпретацию действительности, которую в случае своей победы мифологизируют, превращая в единственно возможную. В этом плане они становятся информационными монополистами, которых в этой точке пространства и времени не так легко победить. Однако каждая смена власти это и смена ее мифологии.
Мир стоит на "трех китах": физическом, информационном и виртуальном пространствах. "Враг/шпион" - это обозначение из виртуального пространства. Информационно - это будет сказано в привязке к конкретному объекту физического пространства. Так все три пространства окажутся связанными вместе.
Сегодняшний мир выстроил мощные машины реинтерпретации действительности. Теперь не та интерпретация не так страшна для власти, как это было в советское время, поскольку власти овладели искусством реинтерпретации, а поскольку в их руках имеется достаточное количество источников информации, к которым уже привык зритель, что весьма важно, то "своя" реинтерпретация сегодня легко побеждает любую "чужую" интерпретацию.
Особенно это заметно в ситуациях, где у массового сознания отсутствует возможность фактической проверки ситуации. Это ярко сегодня проявилось в период коронавируса, когда можно было обвинять кого угодно, например, Китай в создании коронавируса, США - в создании биолабораторий в Украине и под. Это слабопроверяемые "удары", поэтому они и получают информационное распространение.
Развитие реинтерпретаций можно также связать с российским рефлексивным контролем, поскольку он как раз базируется на изменении восприятия "точки" в физическом пространстве путем трансформации соответствующей ей "точки" в информационном пространстве. В результате мы начинаем видеть то, чего в реальности нет. Причем реинтерпретация часто происходит под влиянием виртуального пространства, поскольку оно более яркое, чем реальность. Например, в сталинское время вводился не просто "враг", а "враг народа", что намного сильнее, поскольку теперь враг покушается не на власть, а уже на весь народ.
Исследователи подчеркивают сегодня: "Целью деятельности рефлексивного контроля являются не только ключевые лица, принимающие решения, но также и большие группы населения" [1]. И еще: "даже если дезинформация недостаточно успешно попадает в цепочку принятия решений, а только распространяется среди населения и в соцмедиа, результатом становится создание разрешающей среды общественного мнения, где российские нарративы представлены как фактические. Потенциальным результатом Москвы на этой уровне влияние является получение общественной поддержки в странах-противниках, что ведет к ослаблению сопротивления к действиям, планируемым Россией, чтобы увеличить их шансы на успех и понизить негативные реакции международного сообщества" (там же).
Россия достаточно эффективно отбивает обвинения в свой адрес. Это делается столь частотно, что можно выделять уже свою характерную тактику опровержения. Б. Ниммо видит в ней такие четыре составные части: Отрицать, Искажать, Отвлекать, Пугать [2]. Например, искажение является достаточно частотной ситуаций, с которой мы сталкиваемся. Часто даже названия статей странным образом не соответствуют содержанию, зато сами по себе уже являются отдельным сообщением. Или условно говоря, можно изменить смысл тысячной демонстрации, дав с экрана слово единственному ее противнику. Но поскольку будет транслироваться только его мнение, оно и закрепится в массовом сознании. В качестве инструментария отвлечения используются ответные обвинения по поводу своих оппонентов. Страх также работает, когда начинают рассказывать о негативных последствиях того, что предлагается. Карантин вообще погрузил всех в информационную пучину, поскольку чем больше неопределенность, тем сильнее мы ищем информацию.
Мы живем в мире интерпретаций и реинтепретаций, а не реальных фактов, поскольку именно интерпретирующая роль медиа позволяет изменить любой факт в свою пользу. А сам факт тоже, как правило, подается вместе с интерпретацией, поскольку первая интерпретация имеет больше шансов на выживание в море интерпретаций. Можно подобрать собственные факты и аргументы, которые поддержат любую сторону. Враг всегда не прав, как бы он не старался доказать обратное.
Вот пример такой работы. Российские тролли посылали тысячи сообщений с хэштегом #ReasonsToLeaveEU в день британского референдума по выходу из ЕС [3]. Удачное время, поскольку борьба с такой информацией уже не имеет смысла. Россия мобилизовала на это 3800 аккаунтов своих троллей. 10 миллионов твитов пришли от российских и иранских интернет троллей, нацеленных на дезинформацию и раздор в обществе.
Б. Ниммо говорит по поводу российской кампании по коронавирусу, что вряд ли это напрямую указание Путина. Это представляется ему стандартной анти-западной кампанией. Sputnik и RT изображают Запад просто отрицательно. Когда же был сбит малайзийский самолет или состоялась аннексия Крыма, тогда ощущалось наличие единого сценария, что является четким указанием на управление из Кремля [4].
У власти есть возможность, которой нет ни у кого, формулировать свою позицию в наиболее четкой и наиболее тиражируемой форме. Такая единая точка зрения массово тиражируется, например, в телевизионных ток-шоу и в текстах провластных блогеров, отбивая любые не столько четкие утверждения в головах миллионов.
Считается, например, что коммуникации вокруг сбитого малазийского лайнера сформировали современную спин-машину Кремля. В этом смысле можно добавить, что если раньше КГБ любило "активные мероприятия", то теперь ФСБ занято тем, что можно обозначить как "активные инфо-мероприятия", поскольку такие действия, например, как отравление Скрипалей, то есть действия в физическом пространстве, приносят больше вреда, чем пользы их создателям.
Это приводит к порождению новых слухов, например, о готовящемся отравлении мэра Праги за снос памятника маршалу Коневу [5 - 6]. Как видим, из одного негатива легко порождаются его продолжения. Возникает борьба негативов, которые проистекают из конфликтующих мифологий. Они вроде находились в спящем состоянии, но стоит пробудиться одной, как сразу пробуждаются и конкурирующие.
К тому же, ситуация в Праге наложилась на роль армии Власова в ее освобождении [7 - 11], что привело к срочному рассекречиванию новых документов со стороны минобороны [12 - 13]. То есть один факт превращается в ряд информационных кампаний.
Идет столкновение мифологий, которое носит еще более яростный характер, чем столкновение просто интерпретаций. Сила интерпретации всегда определяется стоящим за ней мифом. Активируется не столько сама ситуация, как стоящий за ней миф. Тот, кто его поддерживает, примет и интерпретацию.
А. Мовчан считает, что миф о победе победил саму победу: "Слово «миф» применительно к Победе в ВМВ разумеется может кого-то покоробить, поэтому я хочу специально сделать оговорку: я вовсе не имею в виду, что Победы не было или что она сильно фактологически отличалась от того описания, которое сегодня дают энциклопедии. Вовсе нет. Разумеется была, и события ВОВ воспроизведены в источниках достаточно точно. Но на основе исторического события человечество создает мифы – так уж оно устроено последние 70 000 лет, после когнитивной революции. Миф – это рассказ о событии, призванный не просто передать его хронологию и детали (не обязательно точно), но на основе такой передачи установить границы добра и зла, права и его отсутствия, пользы и вреда, побудить слушателя следовать положительному примеру и установить нормы этики и морали. Победа в ВМВ давно стала мифом в этом смысле слова – в этом нет ничего плохого (собственно всякое значимое событие становится мифом). Для нас, однако, важно, каким мифом становится событие – какие мифы, такая и жизнь. Иногда так бывает, что миф о событии становится по своему объективному значению намного важнее самого события. Так произошло и с Победой" [14].
При этом он забывает сказать, что большую роль во всем этом играет государство, которое "назначает", что именно будет праздником и в дальнейшем удерживает внимание под определенным углом зрения на этом событии. У государства гораздо больше возможностей сделать из события миф. И оно на них опирается, поскольку мифология используется для градостроительства государства. Нет и не может быть государства без мифов. При этом вторая мировая война явственно показывает, как эти мифы о войне разнятся, в каждом государстве возникает совершенно иной акцент даже при принятии фактологической стороны событий.
А. Фурсов справедливо констатирует: "Мы возмущаемся тем, что в Праге снесли памятник маршалу Ивану Коневу, но при этом почему-то забываем, что монументы, связанные с нашей историей, первыми стали убирать мы сами. То, что сейчас происходит в странах бывшего соцлагеря, — следствие того, что случилось в горбачевском СССР и позднее в РФ" [15].
Так идет формирование социальной памяти. Мифы сражаются, и некоторые из них выходят победителями, чтобы в результате закрепиться на карте праздников страны. При этом новые праздники легко побеждают старые, поскольку за новыми стоит новое государство, а за старыми - старое, уже потерявшее свою силу. Но и в том, и в другом случае перед нами символический, а не фактологический взгляд на реальность. Новый набор символов заменяет старый. Поэтому столь легко меняются даты: 8 или 9 мая, 2 или 3 сентября. Кстати, советское 23 февраля отражало череду поражений армии перед немецкой армии, приведшее к брестскому миру. Так с помощью праздника заблокировали психологическую травму того времени, а поражение стало победой.
С. Медведев "испугался" смены символизма: "Трижды в новейшей истории России мы переживали крушение этих семиотических машин, работающих на чистой энергии символического обмена, одновременно с обрушением политического порядка — после Революции, в середине 1950-х и в начале 1990-х — и всякий раз они возрождаются, и снова и снова водолазы по дну мутной реки бредут к неведомой цели. Россия — это страна семиотики, победившей реальность" [16].
Человек может сопротивляться чужим мифам, вводя в ответ свои, например, смех над чужим мифом тоже сам является мифом, позволяющим защитить себя. Перед нами возникает нечто, что можно обозначить как "мифостолкновение". Можно сказать, что имеет место замена мифа - страшного на более безопасный, раз мы можем над ним смеяться.
Мы не можем отменить миф, но мы можем выразить к нему свое отношение. В советское время было множество анекдотов и о КГБ, и о мудрости генсека Брежнева. Это такой параллельный официальному информационный поток, где то, что было главным в одном, становится предметом осмеяния в другом.
А. Архипова приводит пример такого рода: "Первая половина двадцатых годов, советская Россия, чертовски тяжелое время. Голод, разруха после Гражданской войны. В некоторых регионах Красный террор. Возникает всероссийская Чрезвычайная комиссия, которая может задерживать, допрашивать и пытать арестованных без постановления суда. И в это время появляются слова «манечка», «верочка». Манечка — это московская ВЧК, верочка — всероссийская. Одна из причин, по которой появляются такие слова, — желание показать, что мы не боимся, и заодно смягчить фактор ужаса в нашей жизни [17].
Можно сказать, что имеет место замена мифа - страшного на более безопасный. Как фейки запускают контр-мифы, так и государственные деятели пытаются оперировать не реальностью, базирующейся на неприятных на них мифах, а на контр-мифах. Они видят более позитивную сторону реальности, в то время как население видит негатив. Власти и население видят разное, поэтому им так трудно договориться.
К сожалению, из этого столкновения взглядов не получается стереоскопического видения. Это два разных взгляда, которые никогда не будут совпадать. Например, такое наблюдение: "Путин следует старой китайско-советской авторитарной манере, когда явление напрямую не называется, а описывается эвфемизмами. «У нас в государстве все хорошо. За редкими вычетами». В тридцатые годы нельзя было говорить «голод». Не существовала голода — была максимум «частичная нехватка продовольствия». В советское время не говорили «расстрел», говорили «высшая мера наказания». В девяностые нельзя было говорить война в Чечне — можно только спецоперация. Не «убийство», а «ликвидация». Не «взрыва газа», а «хлопок». Поэтому и про карантин Путин сказал «выходные дни» и употребил в этой же фразе «каникулы по кредитам». Сказал два приятных для россиянина слова: «каникулы» и «выходные». И народ ломанулся. Гипотеза Сепира-Уорфа в действии. Как корабль назовешь, так он и поплывет" (там же).
Точно так произошло с информированием населения о коронавирусе. В Украине и в других странах была избрана модель оперирования страхом населения. Главный санитарный врач так раскрыл стратегию, причем основанную на чужом опыте: "Мы когда закрывали свое время парки, делали опрыскивание дорог, это, опять же, был вопрос не столько влияния на эпидемиологический процесс, сколько на психологический процесс. Закрытие парков, нет ощущения такого, что все безопасно, люди больше психологически готовились к тому, что надо соблюдать карантин. Ощущение тревоги. Когда я изначально анализировал те меры, которые внедрялись в Китайской Народной Республике, затем в Италии, также со стороны точки зрения эпидемиологии думал, а зачем они это делают. Если это капельная инфекция, она не влияет, например, на эти пути передачи. Затем, когда начинали анализировать, начали общаться через послов с эпидемиологами, они рассказывали, что люди не видят, это невидимая инфекция, то нужно создать психологический какой-то эффект. И благодаря этому психологическому эффекту у людей появлялось ощущение опасности и соблюдения карантинных мероприятий, которые вводились правительством" [18].
Источниками фейков являются те или иные мифы, особенно в ситуации столкновения разных систем-государств. И. Яблоков говорит:
"Идея промывания мозгов — без сомнения, удобное объяснение того, почему национал-патриоты лишились общественной поддержки. Она переносит груз ответственности с политических элит, не сумевших изменить и реформировать советскую систему, на внешние силы, которые оказались способны воздействовать на умы граждан сильнее государственной пропаганды СССР. Новые ценности, появившиеся у россиян в 1990-е, — демократия и свободный рынок, превосходство человеческой жизни над нуждами государства — все это «чуждо» советскому человеку, и ничего этого не было бы, если бы не действия «агентов влияния». «Агентами влияния», или «агентами перестройки», называют тех, кто разваливал СССР изнутри. Их обвиняют в работе на западные разведки и подрывной деятельности в недрах советской системы. Характерно, что такая мысль чаще всего встречается у авторов, имеющих опыт работы в спецслужбах и видящих «агентов влияния» повсюду" [19].
Мы живем в мире медиа и мифов. В нашей мифологии мы чаще побеждаем, чем проигрываем. И даже когда проигрываем, мы все равно рассматриваем это как победу. У нас все самое лучшее, но мы почему-то живем хуже других.
Медиа строят действительность "по своему образу и подобию". Ведь большая часть информации, которую мы получаем, не имеет у нас физического подтверждения перед глазами, мы должны полагаться на то, что было сказано. Мы услышали о землетрясении на другом конце земного шара, и эта информация становится неопровержимым фактом, поскольку мы должны этому поверить, пока не услышим какого-нибудь опровержения.
Ни фейки, ни просто информация не несут в себе "ключика", открывающего правду. Широкое распространение ложной информации, случившееся на наших глазах, на самом деле связано с резко возросшими путями донесения такой информации, одной из причин которой стали соцсети, которые поломали обязательную достоверность сообщений, с которыми мы имели дело. А в принципе и газета "Правда" могла печатать ложь о врагах народа, в тот момент, когда это было нужно власти. Сегодня же число таких информационных игроков со своими различающимися целями резко возросло.
В результате мир стал не только более информационно зависимым, чем раньше, но и более доступными стали разнообразные источники информации. Получая больше информации, мы стали не только менее разборчивыми с точки зрения правды, но и менее интересующимися информацией. Когда у вас в руках была одна газета, вы могли читать ее всю от начала до конца. Когда в ваших руках за счет интернета оказываются условные тысяча газет, вы будете и читать меньше, и помнить меньше. Статус каждой отдельной информации резко упадет.
Чем более сильной становятся медиа, тем сильнее от нас отодвигается реальность. Мы склонны скорее жить в мире медиа, а не в мире реальности, поскольку мир медиа "скроен" под наши интересы, хоть он и искусственный, а реальный мир с этой точки зрения "дикий", в нем нам встречается много неприятного.
П. Померанцев пишет: "Пропаганда всегда отнимает право слушателя на доступ к реальности. Она делает невозможной настоящую коммуникацию, когда человек слушает эту пропаганду, в состоянии критиковать ее, реагировать на нее, взаимодействовать с человеком, который ее создал. Я не считаю, что пропаганда – это люди, которые пытаются убедить людей, утвердить свое мнение. Это нормально. Главное, чтобы была форма разговора, которая позволяет этот дискурс, позволяет дебаты, позволяет, в каком-то даже философским смысле, признание другого человека как своего равного. И как это сейчас происходит? Это происходит через эти фабрики троллей, например. Я не хочу слишком много говорить про них, потому что много о них говорят сейчас, но в чем проблема в них? Проблема в том, что когда ты видишь информацию от фабрики троллей, ты не знаешь, что это фабрика троллей, ты думаешь, что это настоящие люди, что та информация, которую ты видишь, она настоящая, это настоящие мысли кого-то. А она совершенно не такая. Ты не можешь с ней взаимодействовать. У этой структуры пропаганды есть свой смысл – убить демократические отношения, где каждый человек равен и может спорить с другим как равный. В ее структуре уже самая главная суть и самая главная опасность" [20].
Человек всегда беззащитен перед государством, хоть своим, хоть чужим. На него давит не только его экономический и политический пресс, заставляющий менять индивидуальное поведение под требования коллективного, но и прессинг информационный. Государство по сей день решает, какие свои фильмы мы будем снимать и смотреть, поскольку фильмы - это деньги. А управлять деньгами у нас может только государства, забывая, что в развитых странах креативная индустрия может сама приносить большие доходы.
Недостаточность государственного финансирование привело к упадку медицину, науку, образование. А именно это и есть настоящее лицо государства, а не мелькающие на экранах обличья государственных деятелей. Мы взяли от СССР любовь к пропаганде, но не взяли любви к медицине, науке, образованию и теперь пытаемся жить с помощью рассказов о том, что все хорошо, а завтра будет еще лучше. И только коронавирус показал их реальный уровень. На словах мы имеем все, в реальности ничего. Так медиа в очередной раз победили реальность.
Литература
https://www.bbc.com/news/world-europe-52500865
https://abcnews.go.com/International/wireStory/top-russian-diplomat-dismisses-czech-claims-poison-plot-70428578
За підтримки Федеративної Республіки Німеччина
