Российские иноагенты могут служить примером таких политических трансформаций, когда критикующие власть журналисты легко “перекодируются” во внутренних врагов, связанных с врагами внешними. Тем самым враг становится страшнее для массового сознания, а действия власти более понятными.
Никто, кого объявили “иноагентами”, никогда не думал, что такое в принципе возможно. Т. Дзядко с телеканала Дождь рассказывает: “Нам сказали, что мы враги. Но я не враг и не агент. Это плевок в лицо” [1]. И Р. Анин о первом лице: “Он честно считает, что я и другие независимые журналисты коррумпированы, поскольку он имел дело с такими журналистами в течение всей своей жизни” (там же).
Власть может увидеть врагов в любом независимом издании, поскольку не хочет слышать неприятные истории, а альтернативные медиа всегда несут другие новости, в противном случае они просто не нужны, поскольку за каждым медиа стоит своя картина мира.
Анализ развития ситуации с медиа показывает следующее: “Последняя демонстрации власти Путиным проливает свет на долговременные уязвимости режима. Нацеливаясь на малые медиа и на более известные, Кремль надеется избежать массовых протестов как в Беларуси. Поскольку закрытие необходимого предохранительного клапана, когда социальное, экономическое и политическое давление будет продолжает нарастать,то такая стратегия Путина может иметь неприятные последствия” [2].
Как видим, тактический выигрыш в этом случае может нести стратегический проигрыш. Есть разные сочетания стратегического и тактического в достижении целей. Пьеса А. Корнечука “Фронт”, напечатанная во время войны в газете “Правда”, была призвана переложить вину за проигрыш в войне со Сталина на генералов. То есть в газете печатается пьеса (!), правда, с правками Сталина, против генералов, поскольку они из времен гражданской войны.
А. Печенкин описывает ситуацию так: “Впервые в советской прессе высший командный состав Красной Армии был представлен в карикатурном виде. Возмущению генералов и маршалов не было предела. В редакцию газеты и в ЦК партии посыпались письма, звонки и телеграммы с категорическим требованием прекратить публикацию “Фронта” как произведения в высшей степени вредного. Автору звонили, угрожая расправиться с ним, называя его вредителем и идеологическим диверсантом. Разгневанные критики не знали тогда, что на рабочем столе председателя Государственного комитета обороны в те дни лежал машинописный экземпляр рукописи нашумевшей пьесы, на титульном листе которого рукой вождя было написано: “В тексте мои поправки. Ст.”. Имея такого редактора и соавтора, Корнейчук мог не опасаться никакой критики” [3].
То есть Сталин создал точки разрешенной властью критики. И только он во время войны мог запустить такой процесс. Любая кризисная ситуация всегда расширяет набор негативного инструментария, включая физические действия. И в них власть всегда чувствует себя более уверенно, чем в инструментах мягкого порядка. То, что видно глазу, легче контролировать, чем то, что происходит в головах.
С. Доренко в 2001 году рассказал о построенной системе управления медиа, исходящей из администрации президента России [4]. И это вновь как бы стратегические интервенции в тактические информационные потоки, которые несомненно побеждают любой “шум” своей системностью. Именно системность создает ключевые стратегические точки (друзей, врагов и героев), чтобы опираться на них в тактическом потоке.
Попав в опалу, С. Доренко сказал еще в 2001 году такие слова: “Общие процессы в России говорят о том, что власть последовательно борется со всеми сколько-нибудь значимыми средствами массовой информации, позволяющими нелояльность в кремлевском понимании”. И его прогноз оказался верным.
И еще по поводу Путина: “Я как считал Путина функцией, так и считаю. Считал подающей надежды, небезынтересной функцией. Теперь считаю слабой функцией. И вредной функцией. Упрощая, скажу, что считал его хорошо обучаемым и вполне случайным человеком во власти. Еще упрощая, скажу, что считало его добрым недотепой, он оказался недотепой злым”.
Соцсистемы парадоксальным образом “обожают” своих врагов в том плане, что не могут без них обойтись в своем нормальном функционировании. Поскольку они имеют разные типажи несогласных, то, как правило, для важны враги внешние, к которым можно прикрепить врагов внутренних.
Есть и обратное движение. Народная мудрость гласит: бей своих, чтобы чужие боялись. Власть – это применение насилия. А насилие применяется к врагам, реальным или выдуманным.
Г Павловский так анализирует появление фигуры врага: “Деполитизация — это вытеснение конфликта, в какой-то момент это привело Кремль к необходимости искусственно генерировать конфликты, это началось в третьем президентстве Путина, появились враги. Ведь враги были запрещены, было запрещено в легальном поле формировать фигуру врага. А потом, сегодня мы пришли к чему? Что система производит самые разные виды врагов, не может найти процедуру обращения с ними, кроме произвольного. Вообще настолько произвольного применения закона, что бюрократия не понимает, какова процедура. Бюрократу ведь нужен какой-то порядок, нужно знать, что ему делать. Когда ему демонстрируют полное игнорирование закона, он ну в каком-то смысле перестает стараться” [5].
И с несколько иной точки зрения эти изменения увидел В. Пастухов: “За исторически очень короткий срок в России резко переменился политический режим. Из «утяжеленно авторитарного» он стал «облегченно тоталитарным». От подавления активного сопротивления при сохранении снисходительного отношения к пассивной нелояльности власть перешла к искоренению инакомыслия, сопряженному с глубоким проникновением в «мозги сограждан». Лозунг «Останься дома — спаси комфортную жизнь» уступил место лозунгу «Выйди на улицу — будь с властью». Требования не участвовать в том, что не нужно, быстро вытесняется требованием участвовать в том, что нужно. Таким образом, речь идет не о механическом наращивании репрессий, а о качественном обновлении всей репрессивной политики” [6].
Он ищет ответ на вопрос, зачем репрессии, поскольку все и так программируемо: “рост репрессий в современной России прямо пропорционален увеличению удельного веса идеологии в политике Кремля. Чем более ценностно ориентированной (значит, менее прагматичной) становится та политика, тем более репрессивным становится ее профиль. Логично предположить, что именно из используемых Кремлем идеологических конструкций произрастают те фобии, которые раскручивают репрессивную индукцию.”
И видит ответ в идеологии методологов Щедровицкого, вернувшихся через десятилетия: “сохранилась и молодая поросль методологов. Часть близких им по духу аппаратчиков почти все время оставалась в номенклатурной обойме, но на вторых и третьих позициях. Так продолжалось до тех пор, пока события 2011–2013 гг. не вытолкнули их на первые позиции в администрации. Четыре года ушло на освоение командных номенклатурных высот, и к началу «звездного» посткрымского срока Путина они уже полностью контролировали политическую жизнь в стране. Любое обобщение, безусловно, условно и страдает односторонностью. Тем не менее, если попытаться определить вкратце то общее, что присуще политической когорте, управляющей страной с 2016 года, то получится — внуки членов ЦК КПСС”
И о Навальном: “Отравление Навального, кто бы за ним ни стоял, находится в одном ряду с такими событиями, как убийство Столыпина, убийство Мирбаха и убийство Кирова. Каждое из них запускало на полную катушку машину террора. Цель этих убийств одна — провокация общества, позволяющая оправдать переход матрицы террора в активную фазу. В этом смысле инцидент с Навальным оказался классическим случаем, сработало как по учебнику. Кстати, мы так и не знаем до сих пор достоверно, кто водил рукою Богрова, Блюмкина и Николаева. Зато хорошо известен произведенный ими эффект”
Навальный что-то делал, что по сути не имело смысла, поскольку не давало результатов. А вот отравление и последующий арест подняли его на уровень национального героя.
Власти также нужны и герои, а не только враги. И чем сильнее или просто страшнее враг, тем величественнее становится роль героя. В мирное время на эту роль претендуют “силовики”. Вот они-то и нуждаются во врагах в первую очередь. Враги облегчают им получение финансирования и наград. Чем врагов больше, тем статус силовиков выше.
Самым распространенным механизмом создания героя является война, поскольку она отличается ситуацией, когда будущий герой отдает свою биологическую жизнь за выживание социальной. Таково множество советских героев, перешедших в этот высокий социальный статус через собственную смерть.
Героев тоже надо создавать, а созданных защищать от врагов. Герои как своеобразный “забор” власти, защищающий от посягательств на ее сакральность. В современности с героями плохо, поэтому их массово берут из прошлого.
Уже в наше время возникли массовые дискуссии можно ли считать героем Александра Невского и была ли вообще битва с немецкими рыцарями, за которую его и героизировали, несмотря на то, что он собирал дань со своих для Орды.
Историк Т. Галимов говорит так: “Битва, безусловно, была. Я совершенно согласен с историком Игорем Николаевичем Данилевским, его замечательными работами, но, понимаете, этот образ современникам требовалось красиво подать. И Эйзенштейн это сделал — как средневековые летописцы, которые в свое время писали сюжеты и жития. Если бы Эйзенштейн делал все с исторической точностью, то у него получились бы примерно 20 рыцарей с одной стороны и 20 с другой и человек 100 еще, кто что-то там в руках держит. Это было, скорее всего, такое пограничное столкновение. Здесь не пиар, а, скорее всего, желание показать потомкам величие Невского, а для своего времени битва была действительно значимой. Здесь дело не в том, сколько участников, а в том, что в этих битвах определялась дальнейшая судьба территорий, которые оспаривались, — соответственно, Псков, Новгород. И, грубо говоря, эти территории, которые были закреплены за Новгородом, Невский их отстоял. Мало того, он и до этого старался их расширить, это были соответствующие походы, они страшные. Если смотреть по сказкам и легендам, то Александром Ярославичем якобы пугали даже детей” [7].
И еще: “Учитывая великолепную художественную работу Эйзенштейна 1938 года и то, что с немцами таких удачных военных сюжетов в нашей замечательной истории, кроме как в средневековое время, почти нет, то это наиболее удачный образ, который Иосиф Виссарионович использовал. Причем сам образ актера Николая Черкасова, который играет Александра Невского, настолько сильно полюбился, что никого другого народ уже бы и не воспринимал. Именно поэтому на советском ордене Александра Невского был изображен именно Черкасов”.
И. Данилевский еще одну особенность акцентирует: “фильм черно-белый воспринимался ведь едва ли ни как документальный” [8].
И еще: “Эйзенштейн, видите ли, с Петром Павленко написал сценарий, на который Тихомиров тогда написал рецензию под названием “Издевка над историей”. Это официальная рецензия, и они переписывали потом три раза сценарий, убирали самые явные ляпы, и они создали это событие как таковое”.
И о тонущих рыцарях, были ли они: “Ни в коем случае! Этого не было. Тонули они только в предыдущей битве, на Эмайыге, в 1234 году, и то это не просто под ними лед провалился, а они попали в полынью. А здесь никто не тонул. Мало того, в Ливонской рифмованной хронике написано, что убитые падали на траву”.
Здесь возникло интересное переплетение физической и виртуальной реальности, что привело к появлению ордена с изображением актера. Это такая “перекодировка” известности.
Игорь Яковенко употребил даже термин исторический спецназ, полностью меняющий представления об исторической личности: “Двадцать лет своей жизни Александр Ярославич был фактически верным холуем Орды, ездил в Орду ползал к хану на коленях между огней, раздавал подарки ханским женам и чиновникам. В 1257-м, когда в Новгороде случились волнения из-за монгольской дани и начатой завоевателями переписи населения, был убит назначенный Александром посадник Михалко, пособник Орды. Александр Ярославич навел Орду на непокорных новгородцев и устроил показательную расправу: одним бунтовщикам он приказал отрезать носы, другим – выколоть глаза. А через два года Александр Ярославич лично участвует в переписи дворов, которую устраивали в Новгороде монголы для расчета сбора дани…” [9].
Все это является результатом политической коррекции истории. Причем такая коррекция будет разной в разные временные точки. В наше время ослабление контроля позволило посмотреть по иному на эту ситуацию. Правда, и сегодня судебная система нахмурила брови: ей не понравились взгляды на Александра Невского историка С. Чернышева,и его вызвали к следователю. Историк так прокомментировал эту ситуацию: “До прошлой недели я совершенно искренне думал, что если ты не занимаешься политикой и не трогаешь нашу одну из последних скреп – ВОВ, то в общем ты никому и не интересен. Но нет, налицо – охранительное стремление к всеядности и всеохватности, что осознавать довольно прискорбно. Ровно как и то, что нас вынуждают рассуждать об истории в терминах “оскорбление”, “неуважение”, “унижение” – но в истории нет таких терминов, и я естественно бесконечно далек от их применения. В общем, в интересные времена живем, разговариваем со следователями о Невском и Батые” [10].
Как историк он видит эту ситуацию так: “Случай с Невским – вообще уникален, это, пожалуй, единственный эпизод (Ледовое побоище), который попал в учебники истории прямиком из киноэкранов. И ещё никто не доказал, что было что-то, кроме фантазии Сергея Эйзенштейна” [11].
С. Чернышев поясняет: “коллаборационист – это нейтральное слово, обозначающее сотрудничество и не более того. Если человек сотрудничал с завоевателем, получил ярлык на княжение у хана Батыя – то он кто? Власовцы – это те, кто тоже сотрудничали с завоевателями. А дальше уже это вопрос убеждений – насколько можно сотрудничать, насколько нельзя? Ради благородной цели можно? А её не все считают благородной – и так далее… Есть такая штука – историческая политика. Общество на разных этапах выбирает себе каких-то кумиров. Это всегда делается искусственно. Делается под какие-то сиюминутные политические, экономические, социальные задачи. Когда Петр Первый решил перезахоронить останки Александра Невского в Петербурге, он это делал с вполне конкретной задачей. Это был символ: мы их, европейцев, в 13-м веке победили и сейчас победим – в Северной войне. Сталин решал те же самые задачи – поднимал боевой дух нации. Так “столпы нации” всегда и формируются” (там же).
И еще: “Есть такие герои, которые универсальные. О них мало что известно, поэтому из них можно лепить все, что тебе захочется. Чем более легендарный герой, тем он более универсальный, подходит под любую задачу. Сегодня мы воюем с нацистской Германией – отлично, подходит. Вчера была Северная война – прекрасно, тоже подходит. То есть те герои, от которых почти ничего не осталось в смысле реальных документов, останков, археологии – из них можно конструировать все что угодно” (там же).
И хорошая ссылка на Лотмана: “Есть универсальная формула, ее сформулировал еще Юрий Лотман. Он говорил, что вот есть коммуникация, она может касаться настоящего или прошлого – неважно. Там есть три составляющие: текст, который мы говорим, контекст – что мы имеем в виду, когда его говорим, и субъективность – кто говорит и кто слушает. Это находится в такой зависимости: чем больше у вас текста, тем меньше может быть контекста. Если есть день, когда была принята Конституция, – там все понятно, там никаким контекстом это “не обернешь”. А если мало текста, то вы можете вкладывать какой угодно контекст. Вот Великая Отечественная война. Мы же на самом деле очень мало говорим про факты, у нас до сих пор архивы не раскрыты, у нас есть запретные темы, например, жизнь на оккупированных территориях, “коллаборационисты” – миллионы людей, которые жили под оккупацией. То, что мы сейчас называем “Великой Отечественной войной”, – это такая абсолютно мифологизированная история. То есть там много контекста. И в Александре Невском то же самое – много контекста с минимальным количеством текста. А когда мы начинаем говорить о смыслах – мы никогда не договоримся, потому что у каждого они свои” (там же).
Историк А. Зубов видит ситуацию так [12]:
– “Историческая интерпретация – полное право историка, даже если другие ученые считают иначе. Есть научная дискуссия, есть разные точки зрения, в это совершенно не должны вмешиваться следователи. Одним нравится Невский, другим не нравится. В Твери почитают Михаила Тверского, а в Торжке ненавидят, потому что он разорил Торжок. Это нормально”;
– “Именно закрытие архивов – явный признак того что нынешняя власть не хочет исторической правды, она хочет хранить неправду. Многие архивные документы, которые были открыты в 1990-е годы, сейчас снова закрыты. Это большая проблема, из нее может выйти новая проблема – преследование за высказывание иных взглядов. Но пока это не стало массовым явлением. Надеюсь, и не станет”.
Правда, следует признать, что для населения все это особой роли не играет. Но профессиональным историкам труднее, поскольку им теперь надо говорить то, что требуется,а не то,что было на самом деле.
Герои несомненно нужны. Но после периода скидывания памятников к их отбору надо относиться осторожнее.
Враги тоже не так просты. Они любят объединяться друг с другом, а особенно с врагам и зарубежными, которые только и ждут, как считает власть, чем бы еще напакостить. И если внутренние враги постепенно могут уменьшаться, то внешние враги – вечны. Как говорилось в советской комедии: “Кто ж его сдвинет, он же памятник”. Вот враги – это такие анти-памятники, а герои просто памятники…
Смена политических режимов меняет списки прошлых врагов и героев. Вот-вот проходили в школе, и уже героев нет, они все новые. И начинается сбрасывание памятников и переименование площадей и улиц. Это как рассказ о жителе Закарпатья, который жил во многих странах, не выходя из своего дома, поскольку менялась страна… Австро-Венгрия. Чехословакия, Венгрия, СССР, Украина…
При закрытых границах враждебными становятся, точнее, признаются таковыми, информационные и виртуальные потоки. Это связано с тем, что они строятся на иной картине мира. Тогда их получение принимает вид онтологической войны, когда тем же самым физическим объектам и событиям приписываются иные смыслы.
Это же происходит при смене политических режимов. Чапаев был героем в одной онтологии, стал героем анекдотов в другой. И персонажей в таком списке почти бесконечное количество. Дедушки учили в школе один набор героев, родители – другой, дети – третий.
В свое время С. Доренко говорил о протестных демонстрациях именно как поколенческом разрыве. Вот изложение его точки зрения: “протестные демонстрации такого масштаба – это поколенческо-эстетическая проблема: «Она не политическая, потому что люди, которые пришли на Болотную площадь, они раздражены не политикой, а культурно-эстетическим поведением своих отцов. На мой взгляд, произошел разрыв между поколениями. Молодые, туда пришедшие, абсолютно четко ощутили то, что они – запертое поколение. Когда Путин сказал о том, что он возвращается, люди посчитали сроки его президентства: 6+6+12, а если учесть, что после Путина придет второй член его команды, с высокой вероятностью – Дмитрий Медведев еще на 12 лет, то получается, тем, кому сейчас 30, будет в это время далеко за 50. 30-летние чувствуют, что их умерщвляют, что их хотят лишить перспектив развития те, кто им, молодым, эстетически чужд, потому что они – такие пиджачники, не умеют коммуницировать, живут в Фейсбуке. Поэтому люди, мне представляется, приходили на Болотную площадь в субботу. Политически фундаментально-подкованных людей там было мало. Основная масса, там присутствующая, испытывает чувство поколенческой ненависти к миру отцов” [13].
Это столкновение разных моделей мира. Одна была сформирована под максимальным давлением и надзором власти, другая – под минимальным.
По этой причине в них закодирована и разная история. Вот текст десятилетней давности, получивший еще большую актуальность сегодня. И. Калинин пишет: “Условно можно выделить два типа символической экономики, или два механизма производства и воспроизводства нематериальных ценностей. Первый делает акцент на производстве символического капитала; второй – на потреблении символического ресурса. Если перевести это в практический план, то первый тип культурной экономики связан с постоянной дискуссией, возникновением новых интерпретаций, уточнением различий; второй же тип основан на монополизации ресурса и подавлении публичной дискуссии, грозящей этой монополии” [14].
Получается, что власти интересна монополия на правду и ради этого она готова уничтожать альтернативные информационные и виртуальные потоки. Монополия на правду в принципе облегчает борьбу, поскольку позволяет все, что опасно для власти, объявлять ложью.
Особенно важным это становится в критических точках типа выборов. А. Чадаев так рисует с юмором систему выборов: “Враги, опять же, тоже не сами по себе Враги. А главным образом потому, что Агенты. И за ними стоят уже Настоящие Враги — собственно Мировая Жаба. Она на самом деле хочет понятно чего — устроить тут пожар, войну, передел и всеобщую содомию. И когда Враги нам рассказывают, что хотят тут устроить свободу, демократию и справедливость — под этим всем надо понимать именно пожар, войну, передел и всеобщую содомию. Но Службы бдят, Враг не пройдет, а стоящая за ним Мировая Жаба, как всегда, обосрется — потому что Кто Надо снова победит Кого Попало” [15].
Будущее не в линейном развитии. Нельзя ориентироваться на успешные проекты прошлого, поскольку завтра они будут другими. Вводится даже термин экспоненциальное развитие для описания ускоренных изменений. Именно так развивается, например, Амазон [16]. Вероятно, это должно касаться не только бизнеса, но и политики.
В советское время Алла Пугачева пела такую песню на слова Л. Дербенева: “Этот мир придуман не нами, Этот мир придуман не мной”. Но по сути будущее за миром, который должен быть придуман именно нами.
Литература:
