Джерело: https://rezonans.asia/kak-informacia-zamenyaet-nam-mozgi/
Людина має свої власні уявлення лише в дуже вузьких областях навколишньої дійсності. Більшість її знань і розуміння лежить все ж таки на чужих думках і спостереженнях, які в результаті вона починає вважати своїми. З цієї причини головний фільтр, що визначає для нас, що читати-дивитися, складається не тільки і не стільки з думок, а з того, хто сказав, кому, яким каналом, щоб визначати правильність і потребу. І якщо тут спостерігається «симетрія» з очікуваннями того, хто отримує інформацію, то ці ідеї можуть ним прийматися. Тобто так звана «інформаційна бульбашка» може бути побудована не тільки в орієнтації на особистості, а й на ті чи інші джерела комунікації, кількість яких через прихід нових технологій зросла багаторазово. Вибір радянського часу між газетою «Правда» та газетою «Известия» залишився далеко позаду.
Інформаційний простір наповнюється природно та штучно. Природним вважатимемо дії індивідів, штучним — дії організацій, які з більш сильними можливостями можуть заглушувати будь-які індивідуальні інформаційні інтервенції, при цьому багаторазово посилюючи свої власні. Щоправда, коли організації розповсюджують фейки, вони моделюють свої дії як індивідуальні.
ДАЛІ МОВОЮ ОРИГІНАЛУ:
Промежуточное место между индивидуальным и коллективным входом в информационное пространство занимают лица, имеющие свою историю в медиа. Это писатели, журналисты, блогеры, просто известные лица, которые могут выходит на публику в качестве индивидуальных источников информации. Известность в этом случае может перекодироваться из одной сферы в другую. Так можно охарактеризовать, например, выступление известного певца или спортсмена на провластном митинге. Он совершает информационное действие, опираясь на «перекодировку» своей известности из одной сферы в другую. Соответственно, «перетекают» те, кто принадлежит к лагерю «друзей и врагов». Одни попадают на постаменты, другие становятся мишенями.
Сегодняшнее информационное пространство носит «текучий» характер, достаточно быстро изменяясь. Это не пространство прошлого, которое было, условно говоря, вечным и неизменным. Соответственно, люди из пространства одной скорости изменений и разнообразия не понимают людей из других пространств. Самое яркое деление проходит между людьми соцсетей и людьми телевизора. Люди соцсетей кажутся менее управляемыми, чем люди телевизора, у которых более ограниченный выбор источников, но это не так. Автоматические боты, фальшивые аккаунты вносят нужный элемент управления в соцсети.
Чтобы «враги» и «друзья» сохранялись в таких ролях в социальной памяти, эти информационные действия надо постоянно повторять. И это повторение, а оно в принципе характерно для пропаганды, тоже является очень важным инструментарием. Повтор всегда будет сильнее неповтора, поскольку неповтору надо еще завоевать место в наших мозгах, а у повтора оно уже там есть давно…
Дж. Лакофф рассуждает о таком переходе из произнесенной фразы в статус знания, говоря, что пресса работала как маркетинговое агентство для Трампа: «Его ложь достигает миллионов с помощью постоянного повторения в прессе и социальных медиа. Это создает экзистенциальную угрозу для демократии. Язык совершает свою работу, активируя мозговые структуры, именуемые «фрейм-схемами», которые используются для понимания опыта. Они становятся сильнее, когда происходит их активирование с помощью языка. Достаточный объем повтора делает их постоянными, изменяя то, как мы видим мир. Даже отрицание фрейм-схемы активирует и усиливает ее, поэтому когда Никсон говорил «Я не обманщик», люди думали о нем как обманщике. Ученые, маркетологи, рекламщики и продавцы понимают эти принципы. Как и хакеры, русские или исламского государства. Но большинство журналистов и редакторов этого не понимают. Поэтому пресса проигрывает, когда имеет дело с суперпродавцом, имеющим инстинктивную способность манипулировать мыслями с помощью 1) создания фрейма, 2) частого повтора, 3) подталкивая других повторять эти слова, атакуя его внутри его собственного фрейма. Язык может формировать то, как мы думаем» [1].
Геббельса называют автором фразы «Ложь, сказанная один раз, остается ложью. Ложь, повторенная тысячу раз, становится правдой». Правда, Шатобриан высказался почти так еще раньше.
А. Г. Голодов приводит еще такой вариант у Геббельса: «Ложь, сказанная сто раз, становится правдой. Мы добиваемся не правды, а эффекта правды» [2]. Здесь важно окончание — целью является не правда, а эффект правды. Это то, что будет казаться правдой массовому сознанию.
Лакофф перечисляет еще и такие манипулятивные техники Трампа, который делал слова оружием. Он, например, обвинил Х. Клинтон в нечестности без суда, а медиа, повторяя, закрепляет это. Фраза «фейковые новости» делает все новости фейками. Известные фразы «охота на ведьм» или «глубинное государство» убирают обвинения против него самого, поскольку лишают их достоверности. Такой процесс Лакофф назвал лингвистической войной, которой Трамп владеет лучше других. Получается, что сам фактаж здесь не меняется, но использование тех или иных слов позволяет нам изменить оценки людей и событий.
Лакофф, анализируя твиты Трампа, подразделяет их на четыре типа. Кстати, Лакофф подчеркивает, что эти твиты отнюдь не случайны, а носят стратегический характер. Он выделяет четыре типа таких твитов:
— предварительное фреймирование, чтобы получить преимущество в дальнейшем,
— отвлечение внимания, если новости смущают, то можно (и нужно) быстро переключить массовое сознание на что-то другое,
— отклонение — в виде переноса вины на других,
— пробный шар, чтобы проверить, как это может сойти с рук.
Тоталитарный повтор по сути переводит информацию из случайной в системную. Утрируя, можно сказать, что тем самым информационный объект становится нейропсихологическим. Фиксируясь в нашем мозгу, он становится правдой.
Повторы информации порождают власть, и в этом суть контроля, создаваемого тоталитарными государствами. Человек в норме не думает, у него и так много забот. Он берет готовые истины. Когда эту истину «пережевывают» все средства СМИ, то уровень повтора резко завышается. И вопросительные истины становятся постепенно окончательными. В начала войны Путин и его люди активно повторяли идею, что Зеленский наркоман. Потом как-то забыли. Повторяют все время, как болен Байден. Но никогда не говорят, как серьезно болен сам Путин. Эта информация проскальзывает только у оппозиции, а ее читает не так много людей.
В свое время Лакофф иллюстрировал разницу между демократами и республиканцами двумя пониманиями семьи [3]. «Строгий отец» есть у республиканцев, он защищает семью от ужасов окружающего мира. «Заботящийся отец» — у демократов. Строгий отец сам знает, что делать, страна не должна спрашивать разрешения у ООН. Россия, кстати, заняла эту же позицию, она сама себя объявляет моральным авторитетом. А если кто-то ведет себя не так, его следует наказать. Россия заняла такую позицию и в войне против Украины.
Интересно, что друзья и враги России тоже «выстроились» так же. Консервативные страны — хорошие, либеральные — плохие. Внутри страны Пригожин и Кадыров пришлись ко двору, а разные «либералы» — нет. Либеральная элита стало почти ругательным обозначением, они рассматриваются как внутренние враги. Кстати, уже встречается словосочетание «либеральная элитка».
Либералы сразу зачисляются в число противников, например: «это прямые Враги, персонажи вроде Анатолия Чубайса, которые всегда четко осознавали, что работают против своей же собственной страны, разрушая изнутри ее экономический уклад. Сейчас место Чубайса, поспешно умотавшего в солнечную Италию, занял «коллективный Мединский», упорно пытающийся договориться с коллективным Западом через «УкроРейх»» [4]
Лингвистическая война идет повсюду. Вышеприведенный «УкроРейх» именно оттуда. Сразу понятен негативизм этого слова, который даже не пытаются доказывать. Он как бы сам отвечает на этот вопрос. Это не описание ситуации, а обвинение, обусловленное выбором слов.
Лакофф говорит, что употребление словосочетания «налоговое облегчение» создает ощущение, что налоги — это несчастье, от которого надо поскорее избавиться [5]. Однако на налоги содержится вся страна, начиная от полиции и пожарных. Чем чаще слово повторяется, тем сильнее оно фиксируется в массовом сознании.
Вот еще одно наблюдение Лакоффа. Социальная действительность «покоряется» метафорам, когда они проходят институционализацию. Метафора времени трактует его как ресурс, сходный с деньгами. В результате мы слышим: теряем время, тратим время и под. В результате люди начинают планировать свое время, и такое понимание становится реальностью в наших головах.
Есть еще одно понимание правды. Это то, что не просто приходит из повтора. Психологам известен феномен, что то, что легче восстанавливается в голове, как говорят, всплывает, то и считается правдой. И снова готовые истины для этого подходят лучше: они из памяти, а не из рассуждений.
То, что мы не знаем точно, можно сказать, цитатно, уже можно подвергнуть сомнению. М. Галеотти говорит на близкую тему: «На российском верху очень непрозрачная система. Никто не знает, что на самом деле думают Путин и его окружение, что они говорят за закрытыми дверями. Поэтому люди и в России, и на Западе вынуждены гадать, что на самом деле происходит. Но смотрите: ни по каким разумным соображениям у России не было возможности вести такую большую военную операцию. И приходилось исходить из того, что эта логика верна. При этом сам Кремль с 2014 года видел себя в состоянии войны. Это была скрытая война в Донбассе и массивное наращивание российских операций против Запада. Если смотреть на спецслужбы, то с 2014 года и они в состоянии войны. Скорость их операций, агрессивность были на пиковом уровне времен холодной войны. Это особенность 21 века — понятие военных средств изменилось. Кремль был в состоянии войны, просто не такой открытой» [6].
По сути это интересное наблюдение, что состояние войны было задолго до 24 февраля. Вспомним, как много российские новости уделяли внимание Украине, правда, исключительно в негативном ключе еще до войны. Из нее делали негативный пример, доказывая тем самым, как в России все хорошо. Тогда возникало немало вопросов российских зрителей, почему новости все об Украине, хочется узнать что-то о России.
Самый легкий прием пропаганды состоит также в замене нейтральных слов на негативные. Лингвистический «фокусник» делает замену и начинает бороться с новыми обозначениями, которые уже явно носят негативный характер. Это и есть так называемая лингвистическая война.
Возникло в российских медиа слово из какой-то далекого прошлого — сатанизм. Вроде и век на календаре изменился, а в реальном употреблении происходит откат назад. И такой медийный воин как Соловьев активно стал размахивать огненным мечом: «Вообще, если вдуматься, то, что происходит, это сатанизм. Чисто бесы, по-другому и не скажешь. <…> Если мы имеем дело со слугами князя тьмы, если мы имеем дело с сатанинским началом, о каких переговорах и с кем мы говорим? Какие могут быть переговоры с сатаной? Они все время лгали, это и есть основа западной сатанинской цивилизации» [7].
То, что раньше в дореволюционное время звучало с амвона, теперь несется с телеэкрана. То есть вытаскивается вся понятийная схема из прошлого. Современную науку вообще можно закрывать, на нее все равно финансирования нет, да она и опасна из-за своей ориентации на Запад.
Однако этот поворот обозначил другой борец с сатаной. Все начал известный «дьяволовед» Д. Медведев: «В чём наше оружие? Оружие бывает разное. У нас есть возможность отправить всех врагов в геенну огненную, но не это наша задача. Мы слушаем слова Создателя в наших сердцах и повинуемся им. Эти слова и дают нам священную цель. Цель остановить верховного властелина ада, какое бы имя он ни использовал – Сатана, Люцифер или иблис. Ибо его цель – погибель. Наша цель – жизнь. Его оружие – затейливая ложь. А наше оружие – Правда. Именно поэтому наше дело правое. Именно поэтому победа будет за нами!» [8].
Многие рассуждают о том, что происходит в голове у Путина. А. Невзоров видит ситуацию так: «человеку, который может вести такую войну, абсолютно незнакомы ни боль, ни горе, он неспособен сопереживать, раскаиваться. Он не понимает, что он делает. Он, вероятно, предполагает, что он живет в своих историософских книжках, где войны – это набор буковок на странице, набор дат и, может быть, одна какая-то картинка. Он действительно сумасшедший, откровенно сумасшедший человек. И я об этом сейчас могу говорить без всякого стеснения. Ведь Россия своими ударами по инфраструктурам лишь подтверждает свою репутацию армии дебила, который лупит бессмысленно, безрезультативно только для того, чтобы поломать, нагадить, убить. Никакого военного смысла во всех этих ударах нет. Это только объединяет и укрепляет украинцев. Мысль о том, что подобного рода тактика воспламенит украинский народ, он пойдет на Зеленского и потребует переговоров, нелепа – они выдержат все. Это действительно те команчи Европы, которые способны на все. И никогда еще у России не было такого страшного противника. Этот противник ее и захоронит» [9].
И еще о военкорах, к которым сейчас привлечено большое внимание: «Надо понимать, военкор – это особая профессия. Военкор обречен на ложь. Это я говорю потому, что я был военкором тоже. Ты сразу попадаешь в капкан дружеских отношений, ты сразу попадаешь в некий очень важный, очень липкий, очень сильный контекст фронтовой дружбы. И ты никогда не скажешь правду, но не потому, что ты подл или жаден, а просто потому, что это «свои». Военкор – это человек, которому верить нельзя никогда и ни в чем».
Или вот о церкви и госпропаганде: «У РПЦ все равно всегда и подо всем только исключительно меркантильный интерес. И этот интерес очень силен. Но сейчас ее последняя игра. На всякие надувные храмы, на попытки воцерковить фронт сейчас выделяются колоссальные деньги. Понятно, что эти деньги оседают там, где надо. И никого там в реальности все эти евангельские глупости ведь не беспокоят. Это инструмент государственной пропаганды для самых тупых. Самые тупые тоже имеют право на пропаганду. А поскольку у нас самых тупых 99%, то в общем пропаганда может быть вполне себе продуктивной».
И в завершение: «То, что говорят Соловьев, или Скабеева, или Симоньян, можно вообще не принимать во внимание. Люди не умеют работать с информацией, профнепригодны. Мы прекрасно помним эту Симоньян, которая говорила: «Что такое Украина? За три дня это все мы пройдем». То же самое говорил Соловьев… Они не имеют представления о предмете, о котором говорят. И я, который (прошу прощения за «я», это мерзко, но здесь я обречен о себе сказать) предсказал ход войны и степень ужаса поражения и позора, имею право в силу сбывшихся прогнозов возить мордами так называемых коллег по столам. Я думаю, уже неважно, что там Соловьев думает. Он избрал очень своеобразную манеру смеси «стукача», прокурора, истерички и конферансье. Возможно, этот образ и интересен, но воспринимать его как-то всерьез я уже не могу».
Попав в войну, которую даже нельзя называть войной, чтобы не попасть под уголовное преследование, люди одновременно очутились в дефиците информации. Это всегда естественно происходит в кризисных ситуациях, когда война идет и за правдивую информацию тоже.
В России борьба с сатаной ведется параллельно с клеймением либералов. Кстати, и это тоже очередной открытый внутренний фронт. Их сейчас столько, что не надо вести настоящей войны — сил не хватит. «Охота» на либералов становится любимым занятием власти [10 — 13]. Они всегда были под подозрением, но сейчас особенно.
И здесь не обойтись без главного маршала пропаганды — В. Соловьева, который прямо и без обиняков говорит: «Есть просто у нас такая псевдоэлитка, как правило, монополизировавшая термин «либеральная». Потому что они как раз никакие не либералы. Они, скорее, западники. Они, скорее, ненавидят все российское и ненавидят россиян за то, что те никак не примут их догматы и не хотят поверить в их превосходство. Они почему-то считают, что они одни умные, всё видят, а все остальные – глупые, этакие овощи. Так пишет некто, начинавший как способный писатель, а в конечном итоге докатившийся до такой шендеровщины. Писатель Глуховский говорит: овощеобразная аудитория Соловьева. Но ведь это же народ. Если этой элитке народ не угодил, они считают, что вот они умные, а народ глупый, — они заблуждаются. У народа свое видение [14].
Все становится сложнее, даже следить за гражданами, когда их много. Правда в эпоху демократии, совпавшей с эпохой развития технологий, наука помогает. Она помогает надзирать за людьми.
Чем неадекватнее становится пропаганда, тем сильнее надо наказывать за сомнения в ней. Известный исследователь работы спецслужб А. Солдатов фиксирует такие новые российские «веяния»:
— «Официально не являясь правоохранительным органом, Роскомнадзор был создан для контроля за соблюдением телекоммуникационными компаниями лицензионных требований. Однако теперь он действует как элемент аппарата безопасности России. Весной и летом, еще до того, как российское правительство принялось подавлять любые формы антивоенных протестов, активисты в Москве часто удивлялись тому, как быстро их идентифицировала технология распознавания лиц с камер видеонаблюдения. Эти системы находятся в ведении не ФСБ или МВД, а Департамента информационных технологий Москвы (ДИТ), основной задачей которого является контроль за внедрением новых технологий в администрацию Москвы. Сотрудники Роскомнадзора и чиновники ДИТ стали полноправными членами репрессивного аппарата»;
— «Чем более технически подковано то или иное ведомство, тем сильнее оно связано государственной репрессивной машиной. Во время мобилизации ДИТ перешел от предоставления данных о передвижении антивоенных демонстрантов к выдаче повесток москвичам, используя свою базу. Более того, ДИТ недавно объявил о планах построить национальный центр для хранения данных системы распознавания лиц. Было бы легко увидеть в этих событиях прямое следствие войны, но на самом деле ее основы были заложены во время, казалось бы, мягкого президентства Дмитрия Медведева в 2008–2012 годах, когда Кремль опасался, что экономический кризис 2008 года может вызвать революцию. Кремлевская паранойя побудила Медведева инициировать национальную кампанию против «экстремизма», включающую масштабную реструктуризацию МВД с созданием региональных бюро по борьбе с экстремизмом. Изменился сам принцип правоприменения: вместо реагирования на угрозы власти сделали упор на их предотвращение. Тогда министр внутренних дел заявил, что «предупреждение и мониторинг того, что происходит в сфере экстремистской деятельности» будет в центре внимания центра Э» [15].
«Жить стало лучше, жить стало веселее», — говорил товарищ Сталин. И эти слова пошли в массовое сознание. Цитата успокаивала тех, у кого жизнь не стала веселее и не стала лучше. Перед нами применение простых систем для управления сложными. В результате порождается потеря сложности, а это явный откат назад, в прошлое. И даже словом года в России стало обозначение, отсылающее в прошлое. Это слово «наследие» [16].
Сегодня роль информации усилилась, поскольку ее могут пропустить через разные трансформации, чтобы сделать наиболее воздействующей. Массовое сознание стало главным потребителем такой информации, принимая ее без особых раздумий. Раньше информацию «освящал» телевизор, с которым невозможно было спорить. Сегодня запущенная информация живет своей жизнью, становясь все более правильной по мере пересказа. И через несколько дней она уйдет из нашей памяти, потому что ее вытеснит новая.
Литература
