Георгий ПОЧЕПЦОВ, rezonans.asia
Пропаганда была жизнью, поскольку одно все время перетекало в другое. Их трудно было разделить и различить. То, что человек не видел в жизни, но видел в пропаганде, он легко принимался считать отклонением в его личной жизни, исключением из правил. Но именно исключение и было правилом, а пропаганда – исключением.
Сегодняшних граждан трудно заставить внимать пропаганде, они от нее быстро убегут в якобы свободные от влияния информационные зоны. Но они не могут убежать, например, от Фейсбука. Вспомним Трампа, который был президентом Твиттера и Фейсбука. Для привлечения внимания ему не нужны были журналисты и медиа, он сам был и журналистов, и медиа в одном лице.
Один из авторов книги “Уродливая правда” говорит о времени Трампа так: “У Трампа было более 30 миллионов адептов. Он не только умел привносить аудиторию и релевантность в Фейсбук, он создавал этот постоянный тип перемешанного стрима информации , от которой люди не могли оторвать свой взгляд” [1].
Другой соавтор смотрит на проблему еще шире: “Во множестве стран приближаются выборы, где действующий глава государства является очень активным в Фейсбуке и использует Фейсбук во многом так, как это было смоделировано Дональдом Трампом. На миллионы людей по всему миру идет воздействие в демократиях, которым угрожают лидеры-популисты, использующие Фейсбук” (там же).
Само слово “пропаганда” сегодня вышло из употребления. Нет подразделений с такими названиями, курсы пропаганды не преподаются в университетах. Но технологии влияния, наоборот, стали более разнообразными, и они более активно используются сегодня, чем это было вчера. На человека сегодня выходят не как на массового, а как на представителя определенных социальных групп, что дает возможность более четко определять его характеристики и реакции, соответственно, делая воздействия гораздо более эффективным, чем раньше.
Можно и нужно выделить два типа такого воздействия: пропаганда счастьем и пропаганда страхом. Кинопропаганда не пугала, а успокаивала, она рассказывала, как все хорошо и прекрасно вокруг, и все в конечном виде благодаря руководящей роли партии. И это правда, поскольку все было в связи с ней, и плохое, и хорошее.
Пропаганда страхом была особенно активна в сталинское время, когда тема врагов народа была у всех на слуху. Сегодня Россия использует этот арсенал избирательно, запуская страшилки про иноагентов. И это вновь направлено не столько как против самих иноагентов, как против массового сознания, демонстрируя наказание для строптивых.
Эта модель представлена в ряде западных работ. Исходное наблюдение Х. Хуанга, например, таково:
– “пропаганда часто используется не для индоктринации, а для демонстрации силы правительства в поддержании социального контроля и политического порядка. Можно сказать более конкретно так. Имея ресурсы для концентрации значительные ресурсы для демонстрации объединенного пропагандистского месседжа и навязывания его гражданам, правительство, имеющее силу поддержания социального контроля и политического порядка, может посылать достоверный сигнал о своей возможности, отличая себя от слабого правительства, тем самым запугивая массы, которые в другом случае могли думать о смене режима. Другими словами, такая пропаганда не предназначена для “промывания мозгов” людей своим особым контентом о том, какое правительство хорошее, а скорее предупреждает общество о том, насколько оно сильно самим актом пропаганды” [2].
И еще: “термин “сигнал” здесь относится к непрямому типу подачи информации с помощью действий правительства по созданию пропаганды, а не в обычном значении нашего каждодневного общения: прямого предоставления информации, содержащейся в том, что правительство говорит в своей пропаганде. Такая непрямая подача информации возможна, поскольку пропаганда дорога, особенно в случае таких авторитарных государств, как Китай, поэтому желание и/или возможность проводить такие дорогие действия демонстрирует достоверный сигнал правительственных возможностей и ресурсов” (там же).
Чтобы уйти от обычного прямого понимания Хуанг называет такую пропаганду сигнализирующей. То есть это как бы ее второй уровень, который носил глубинный характер.
Р. Хендерсон разъясняет этот подход так: “Вместе с желанием промывать мозги людям, авторитарные правители также хотят напомнить им о своей власти. Когда людей бомбардируют пропагандой всюду, куда они не глянут, им напоминают о силе режима. Большие объемы ресурсов, которые тратятся для размещения месседжа в каждом уголке публичного пространства, являются дорогой демонстрацией их мощи” [3].
Следует возразить, что трата на пропаганду не является такой значительной, как затрата на спецслужбы или армию. Хоть зарплаты пропагандистов и велики (см., например, [4]), они вряд ли кого-то волнуют. И население даже не знает этого, такая информация раздражает только представителей журналистского цеха.
Хендерсон продолжает: “Пропаганда направлена на продвижение страха в людях, а не промывки мозгов. Месседж таков: вы можете не верить в прорежимные ценности и отношения. Но мы должны быть уверены, что вы будете напуганы так, чтобы ничего с этим не делать” (там же)
И о результатах Хуанга: “Хуанг сообщает о результатах своего эмпирического исследования. Он спрашивал китайских граждан, насколько они знакомы с пропагандистскими месседжами китайского правительства. Он обнаружил, что люди, которые лучше знали эти месседжи, не были более довольными правительством. Но они более вероятно говорили, что правительство сильно и менее были настроены проявлять несогласие. Авторитарные лидеры не пытаются убедить вас в чем-то. Они пытаются напомнить вам о своей силе” (там же).
Это как война с памятниками, например, Ленину. В этом не было никакого смысла, поскольку они все равно будут стоять там, где их поставили. Как потом не было смысла бороться с их сбрасыванием. Все это были более мощные процессы, чем те, на которые способен повлиять отдельный человек.
И последнее замечание Хендерсона: “Даже когда все знают, что то, что они видят, не имеет смысла, тот факт, что все их видят, значит, что режим достаточно силен, чтобы транслировать бред. Люди уходили от выступления против авторитаризма не потому, что они верили в их глупые месседжи, а потому что они верили, что у власти больше сил, чем у них. Более того, эти официальные месседжи диктуют уровень принятого публичного дискурса и убирают альтернативные идеи в подполье. Они приучают граждан действовать так, как будто они верят официальной доктрине” (там же).
Культурная война – это новый тип пропаганды, когда тоже становится ненормальным идти против нее. Советская пропаганда держала всех вместе, уничтожая неправильные мысли и усиливая правильные. Так сегодня поступает и культурная война, меняя не только мозги, но и памятники на улицах.
М. Пожарский так видит идею Хендерсона: “механизм работы пропаганды иной. Пропаганда – это не убеждение, а демонстрация силы. Нам буквально посылают сигнал: да, мы производим полную чушь, но мы можем ЗАСТАВИТЬ вас ее слушать. Мы можем заставить вас участвовать в унылых шествиях, митингах и т.д. В общем, суть сигнала: мы сильные, а вы слабые. И это важно. Ведь бунтуют не тогда, как видят ложь и несправедливость, а когда видят слабость. По большому счету это лишь подтверждение старых оруэлловских интуиций: именно прямолинейная лживость лозунга “Океания всегда воевала с Евразией” и делало пропаганду Океании настолько непоколебимо эффективной. В этом контексте обретает смысл и демонстративно бессмысленное прожигание денег Рашей Тудей, и найм самых конченных деградантов из числа “бывших оппозиционеров”. Дескать, мы и собаку можем перед микрофоном посадить за полляма в месяц, не только Антона Красовского. Потому, что мы власть, а вы – нет” [5].
При этом придется признать, что мир советской пропаганды более-менее удовлетворял большинство в том плане, что никто не требовал, особенно в брежневское время, “клясться ей в верности”. Она выступала в роли определенной параллельной реальности.
А. Юрчак в своей книге, например, пишет: “Большинство советских людей до начала перестройки не просто не ожидало обвала советской системы, но и не могло его себе представить. Но уже к концу перестройки — то есть за довольно короткий срок — кризис системы стал восприниматься многими людьми как нечто закономерное и даже неизбежное. Вдруг оказалось, что, как это ни парадоксально, советские люди были в принципе всегда готовы к распаду советской системы, но долгое время не отдавали себе в этом отчета. Советская система вдруг предстала в парадоксальном свете — она была одновременно могучей и хрупкой, полной надежд и безрадостной, вечной и готовой вот-вот обвалиться” [6].
Можно сказать, что это было почти мирное сосуществование двух систем: официальной и неофициальной. То есть перед нами как бы третий вариант соотношения с пропагандой. Мы говорили о пропаганде счастья и пропаганде страха. И третий тип пропаганды – это пропаганда параллельной реальности. Если тебе не нравился пропагандистский фильм, ты мог выбрать другой.
Хендерсон предложил также два возможных пути продвижения убеждающей коммуникации, назвав их центральным и периферийным [7]. В первом случае получатель оценивает информацию, пытаясь понять правдива она или нет. В случае периферийного входа больше внимания уделяется сопутствующим факторам, а не самому сообщению. Например, мы оцениваем, насколько образован говорящий, насколько он привлекателен… Сам месседж отступает на второй план. Мы более пассивны в этом случае, но периферийное движение становится сегодня более распространенным, поскольку мы получаем сегодня все больше информации.
Хендерсон делает еще один интересный вывод. Исходно мы можем подумать, что люди, имеющие меньшее образование, будут более манипулируемыми. Однако люди с высоким статусом больше внимания уделяют тому, как другие воспринимают их. По этой причине они больше внимания будут уделять периферийному воздействию. Они же чаще говорят то, что нужно, чтобы не потерять престиж или работу.
Исследования СССР времен Брежнева и Горбачева показали, что чем выше должность, тем сильнее люди поддерживают коммунистическую идеологию, в отличие, например, от сельских тружеников. Интересно, что 45.8% не поддерживали КПСС [8]. В период Горбачева любая поддержка со стороны партии исчезла вовсе.
Хендерсон акцентирует: “Высоко образованные люди будут скорее выражать вещи, в которые они не верят, из-за боязни потерять работу или репутацию” [7]. То есть, утрируя можно говорить, что чем выше положение человека, тем больше он врет. И именно таков вывод Хендерсона.
М. Гельман, проживающий ныне в Черногории, поделился таким удивлением от пребывания в Москве: “Представление о том, что происходит с точки зрения репрессий, есть у всех, кто хочет знать. А что удивило, это большое количество людей, которые не хотят это знать, в Москве. Люди, может быть, устали от этого, их мозг имеет какую-то защитную реакцию – “мы не хотим больше это слышать”. Может быть, это люди, которые вынужденно взаимодействуют с властью и должны как-то себе это объяснять, что все не так плохо, или “в России всегда так было, ничего нового”. Предельная форма, достаточно странная, с которой я встретился: “Слушай, ну, это уже пошло – ругать власть. Как-то уже неприлично”. Типа: что это за банальщина, давайте будем изысканными. Как некий апофеоз этого – разговоры про «либеральный террор». Если какой-то человек вляпался в дерьмо, совершил подлость, на него наскакивают “либералы”, которые ему не дают слова сказать. Есть разные формы не то, чтобы приятия, а смирения перед действительностью. Это меня удивило. Круг людей, с которыми я общаюсь, достаточно интеллектуальный, достаточно критичный, но неготовность принять реальность, осознавая ее как таковую, меня, конечно, удивила” [9].
И далее: “Но они-то молчат. Значит, кого-то запугали этими процессами, работает пропаганда. Она стала, наверное, более изощренной, она стала работать по разным направлениям. Например, нельзя доказать, что все хорошо в стране, и надо показать, что у других еще хуже. Это всегда можно найти, такие примеры” (там же).
Если появляется одна точка зрения, активного поддерживаемая государственной пропагандой, то следствием этого становится [преследование-ред.], а пропаганда, как получается, выступает в роли “могильщика мыслей”. Мы это видим на примере активного закрытия независимых медиа в России и Беларуси [10 – 16].
Убирая из функционирования “неправильные” медиа и журналистов, меняется и норма: что можно обсуждать, а что нельзя. Зачистка медиа должна вести к зачистке мозгов и разговоров. Зачищая публичное пространство, одновременно зачищается и неофициальное, формулируя то, о чем лучше не говорить и дома.
М. Ходорковский высказался по этому поводу так: “Политические репрессии, ликвидация института независимого суда и выборов, затыкание рта правозащитникам и журналистам, показывают возврат путинского режима и Путина лично к устаревшей советской модели с поправкой на его персональную алчность и алчность его окружения.
При полной неспособности предложить стране мечту. Не говоря уж о ее достижении. Десятилетия деградации не только экономики, но и морали общества, ведут к постепенному разрушению страны. Не могу с этим согласиться” [17].
Борьба идет как с журналистами, так и с юристами, которые способны защитить их права: “Минюст навесил ярлык иностранного агента на “Институт права и публичной политики”, который занимается консультированием граждан в судебных процессах в т.ч., в ЕСПЧ. В его попечительском совете — адвокаты Генри Резник и Константин Добрынин, а также бывшая судья КС Тамара Морщакова. Ни адвокаты Резник и Добрынин, ни Тамара Георгиевна Морщакова не являются оппозиционерами, не занимаются политикой, поскольку не претендуют на власть. Точно так же, как не являются политиками и не претендуют на власть редактор “Проекта” Роман Баданин и его команда. Одни, будучи хорошими юристами, пытаются отстаивать в России верховенство права. Другие, будучи хорошими журналистами, пытаются информировать граждан России о значимых процессах и событиях. Именно за это власть их уничтожает. Ситуация в середине 2021 года изменилась. Идет каток. Уничтожается не оппозиция, а просто все живое” [18].
В результате такой борьбы с медиа Россия достигла таких результатов: “в ежегодном Всемирном индексе свободы прессы, составляемом “Репортерами без границ”, Россия занимает 150-е место из 180 (Беларусь – 158-е)” [19].
Беларусь идет четко по стопам. При этом следует признать, что это путь даже не российский, а советский, по которому пошла Россия в надежде заглушить недовольство.
Беларусь имеет перед собой те же цели и получает те же последствия: “В ряде случаев эта тактика государственной пропаганды оказывается эффективной: одни перестают высказываться на общественно-политические темы, другие уезжают из страны, многие тиражируют тезис о том, что любое проявление нелояльности наказуемо в Беларуси” [20].
По сути, информационное поле становится неадекватным, когда находится под таким давлением, когда само их функционирование оказывается под угрозой: “власти создают условия, при которых независимые СМИ не смогут вести внутри страны легальную коммерческую деятельность, если, конечно, не подвергают сами себя самоцензуре. Просто потому, что любое медиа, которое не будет идти в фарватере официальной повестки, в любой момент может быть закрыто/приостановлено/заблокировано, а без надлежащего юридического статуса можно писать посты в Telegram и снимать видео для YouTube, однако нельзя заключать рекламные контракты. Соответственно, в новых условиях редакциям остается лишь максимально дистанцироваться от общественно-политической повестки, либо, действительно, как об этом и мечтает власть, уходить с коммерческого рынка и терять ту самую независимость” [21].
Российские СМИ обучают, создав свою эффективную систему не свободы слова, а ее моделирования, в которую верят многие. О телевизионных ток-шоу пишут так: “создается иллюзия, что обе стороны конфликта имеют равные возможности отстаивать свою позицию. Главные российские телеканалы в новостном жанре задают главные темы повестки дня (про что думать), но с упором на одобренных властью экспертов. А уже в жанре ток-шоу, которые в России превратились в вопли-шоу (screamshow), формируют эмоциональное отношение россиян (что думать и чувствовать)», объясняет эксперт по пропаганде и дезинформации, доцент Видземской высшей школы прикладных наук Солвита Денис-Лиепнице. В шоу «60 минут» на Первом канале или в авторской программе Дмитрия Киселева «Вести недели» россиянам выдают готовый набор аргументов, просто и в правильном (с точки зрения Кремля) ключе объясняющих происходящее в Беларуси. Для телепропагандистов не существует страдающего белорусского народа и жестокости Лукашенко, а есть некий молчаливый дружеский народ во главе с хитроватым провинциальным президентом, которого пытаются свергнуть экстремисты и террористы, поддерживаемые Западом” [22].
И те же нарративы, например, в критику Украину включился и сам Лукашенко, повторяя наработанный российский опыт: “Тема Украины удобна еще и тем, что это своеобразный антипример. Государственная пропаганда внушила миллионам россиян, что после майдана 2014 года в Украине господствуют хаос и разруха. А значит любая попытка уйти от России и сблизиться с Брюсселем и Вашингтоном приведет к таким же плачевным для любой другой страны последствиям. Этой страшной картиной гипотетического будущего союзной Беларуси пугают россиян. «Предавая» Лукашенко, Украина, по версии путинской пропаганды, и тут действует по указке Запада. К «прихвостням Запада» также относятся и страны Балтии, которые неспособны на самостоятельную политику” (там же).
Арестованный минский философ В. Мацкевич еще в 2006 г. писал так: “Если одна сторона говорит А, а другая — В, это есть диалог. Если одна сторона говорит А, а другая — тоже А, то это уже дуэт. Слаженный дуэт бывает красивым, но все же это не диалог. Ну а если одно и то же А тянут больше сотни голосов, то это уже хор. Согласен, любое Веканье в хоре звучит диссонансом, и всех Векающих гнать надо из хора каленым железом. Смешно мне слышать про диалог общественно политических сил в Беларуси. А хор этот нестройный певцов бессловесных слушать противно — ну просто сумбур вместо музыки” [23].
Когда одним журналистам становится плохо, расцветают другие. Под ними мы имеем в виду пропагандистов, работающих в обличье журналистов. Причем это выражается в целиком конкретных суммах выплат за пропаганду [24].
И о характере работы: “Задачи наших сегодняшних героев, супругов-пропагандистов из передачи «60 минут», простые и нехитрые — зомбировать, создавать параллельную реальность для доверчивых зрителей федерального эфира. Из Украины сделать преисподнюю, из оппозиции — аферистов и наймитов запада, а из запада — самого страшного врага. Виновного во всех бедах России. В отличие от Путина. Вы все наверняка видели это позорное шоу своими глазами хоть раз. Абсолютно бесталанный продукт, построенный на одном и том же приеме. В студии «эксперты» нападают на группу «либералов»/украинцев/американцев и доказывают, какие они ужасные, а Путин — прекрасный. Это очень посредственный подход к работе. Однако, как завещал их духовный наставник, если повторять одну и ту же ложь много раз, все поверят” (там же).
И еще: “Путинские пропагандисты. Бесконечная, бездонная тема, которая по-настоящему бесит любого. Ну а как здесь можно не злиться? В стране, где учитель и врач зарабатывают по 20 тысяч в месяц, существуют люди, которым государство платит миллионы долларов за их очень нехитрый труд. За вранье и массовое оболванивание россиян. Каждый день, а точнее два раза в день эта бессмысленная парочка появляется на экране телевизора и врет. Это их работа. Без зазрения совести, а точнее, даже со старанием и наслаждением они скандалят, таращат глаза, выкрикивают оскорбления”.
Если пропаганда – это эмоции, то в программе они многократно превышают норму. Журналист-пропагандист ощущает себя всесильным. Он может сбросить с пьедестала любого, правда, если ему поручат и разрешат это сделать. Его сила – это не он сам, а “дуло” телевизора, направленное на массовое сознание.
И в ситуации финансовых обвинений это всесилие подвело пропагандистов: “в данном случае проблема заключалась в том, что совет молчать – слишком примитивен. Попов не мог ему последовать, он ведь считает себя великим пропагандистом. Для него молчать – это вроде как признаться в своей профессиональной несостоятельности. Никак нельзя. Вот он и бросился в бой, упиваясь ощущением собственной храбрости и экстраординарности. «В таких ситуациях все остальные обычно залегают на дно, а я не такой, я смело приму вызовов. Я им сейчас покажу класс!» – вот примерный ход его мыслей” [25].
И реальная его зарплата оказалось совсем иной ([26], см. [27]). Идя на выборы, Попову пришлось ее занизить. А это уже минус…
Все покрыто мраком у многих. И вдруг внезапно приоткрывается. Скандал – это всегда плохо. Особенно для публичных лиц, которые должны быть “чисты” перед общественным мнением. А тут бесконечные пересуды и обсуждения [28 – 29].
Однотипно и у уже призабытой Кристины Попутчик кремлевского медиа-менеджера и бывшей участницы пропутинского движения «Наши» обнаружилась недвижимость за границей, позволяющую ей получить временное место жительство (ВНЖ) в Испании [30].
Литература
