Из сегодняшнего дня смотрят даже на гастрономию как вариант патриотического воспитания. И в этом тоже была представлена государственная точка зрения, см., например, такие наблюдения: “посредством тоталитарного контроля над гастрономическими практиками удается достичь серьезных результатов (полная замена индивидуальной телесности коллективной, отчуждение частного желания в пользу желания тоталитарной власти, инсталляция желания тоталитарной власти непосредственно в структуру телесности). Кроме того, нынешнее состояние гастрономической культуры, которое можно выразить общим тезисом – традиционная гастрономическая культура, принимающая непосредственное участие в формировании телесной идентичности человека, претерпевает деконструкцию, в рамках которой намечены определенные тенденции ее будущих трансформаций, ведущие к полному стиранию привычных кодов традиционной культуры и, возможно, к формированию тоталитарности совершенно другого, следующего уровня” [2].
И предлагается такое обоснование выбора гастрономии как объекта: “Гастрономическое располагает целым рядом свойств, которые, при соответствующем использовании, являются эффективными средствами манипулятивного конструирования человека: голод, дефицит пищи, которые делают пищу предметом не желания, а нужды; возможность формирования посредством совместной трапезы коллективного тела; дисциплинирование индивидуальной телесности в контексте ее способности к интроекции в противовес возможности ассимилировать; формирование особой, «кормовой», связи между человеком и властью. Современные гастрономические практики, носящие достаточно вариативный характер, тем не менее тяготеют к фаст-фуду, который является не просто быстрой едой, а пищей с искаженной онтологией – его основой выступает еда в качестве некоего материального субстрата, вкусовые и эстетические характеристики которой определяются достижениями пищевой индустрии” (там же).
“Гастрономическое” для обычных граждан является сферой не публичной, а приватной. Но это только для просто граждан, поскольку есть и внешняя сторона “гастрономического”, открытая только для избранных. Официальное всегда управляемо внешне-ориентированными законами. Это как советская “Книга о вкусной и здоровой пище” и реальный домашний завтрак… Официоз он везде проявляет себя. Это как письмо домой и газетная статья, повествующие об одном событии, но совсем по-разному. Газета будет описывать одни характеристики события, письмо – другие, поскольку их ценностные системы различаются.
Гастрономия сталкивает пропаганду и жизнь так, чтобы сохранить значимость того и другого. Поэтому понятна такая реакция на пропагандистский компонент книги из дня сегодняшнего: “Современному анонимусу не вполне очевидно, с какой целью, но в этих заметках присутствовали во множестве описания различных деликатесов и процессов их производства в Стране Советов, в то время как самих этих изделий уже многие годы не видели даже в Столице нашей Родины. Иногда такая экзотика распространялась через всяческие спецкормушки по случаю грядущих официальных празднеств, а простой народ кушал репу и шутил про «Красную книгу о вкусной и здоровой пище». Сейчас в это трудно поверить, но еще в начале 80-х эта шутка считалась «политической» и рассказывалась не то, чтобы шепотом, но во всяком случае вполголоса. При перестройке и гласности имела хождение несколько другая шутка: «Меняю книгу о вкусной и здоровой пище на вкусную и здоровую пищу»” [3].
Возникло даже неофициальное “возрождение” этой книги под названием “Книга о вкусной и красивой жизни”, которая начинается с такого анекдота:
Заходит чудак в магазин, долго озирается по сторонам, потом спрашивает:
— А это, собственно, что тут у вас — булочная или обувной?
Этот анекдот появился в конце 80-х. Москвичей пустота магазинов шокировала, вся остальная страна отреагировала вяло: пустые полки выглядят вполне привычно, а товар только смущает — кино, что ли, снимают? [4].
Еду пытались перевести в индустриальное русло. Она и обеспечивала производственные процессы в стране, и сама стала производственным процессом, вспомним даже такой четкий термин, как “фабрика-кухня”. И это было уже идеологией времени: “”Дать плохой обед – хуже, чем сшить плохой костюм или сделать плохие ботинки. Плохой обед вредит здоровью рабочего, а иногда отравляет обедающих”, – трудно не согласиться и с этим высказыванием наркома Микояна. Но беда в том, что “плохим обедом” стала считаться домашняя пища – пережиток буржуазного прошлого. Поэтому с ней активно боролись посредством общественных столовых и домовых кухонь. А, например, архитекторы-конструктивисты, возводившие новые жилые дома в Иванове и Ярославле, решили проблему радикально: создали квартиры без кухонь” [5].
Однако в результате многих лет функционирования все массовое выродилось, а домашняя кухня заняла более почетное место. Но только не для верхов, для которых массовое делалось как домашнее.
Повар-француз, поработавший в Кремле, высказывается так: “О своей работе он не может рассказывать много, так как есть понятие государственной тайны. Но то, что Путин имеет пристрастие к мясу, а Медведев – к рыбе под кисло-сладким соусом, он может рассказать без опаски” ([6], см. также [7]).
Другой повар Путина, кстати, тоже француз, говорит, что Путин очень боится быть отравленным, поэтому всю еду пробуют «слуги-дегустаторы», которые проверяют каждое блюдо перед тем, как его отведает первое лицо государства. Прямо как при Сталине [8].
Еще один экс-повар вспоминает: “С приходом в 2000-м году Владимира Путина поменялась крепость алкоголя. Если, допустим, в советские времена водки было 60%, а вина – 40%, то с появлением Владимира Владимировича пошли хорошие вина – французские, чилийские, испанские, южноафриканские” [9]. Или такое: “Русская кухня присутствует всегда. Особенно когда приезжают зарубежные представители. Холодец, сельдь под шубой… Пиццу никогда не делали, а каре из барашка было. Блюда из рыбы: сейчас идет сибас, а мы использовали нашу осетрину” (см. также [10]).
Все официальное легко принимает на себя груз политического. Все, что касается власти, всегда забирает на себя позитивные оценки. Вот некоторые примеры явной политики в сфере гастрономии [11]:
«Мы никогда раньше не готовили на приемы блины, — рассказывал «Московскому комсомольцу» старейший повар Кремля (больше 30 лет на кухне) Юрий Губенников. — Считалось, что ими не удивишь никого». Однако новый повар выработал другой подход — блюда с блинами делают крохотные и необычные. На новогодний прием, к примеру, подают шпинатные блинчики с малосольным сигом”.
Выработалась и такая своя практика, связанная со спиртным: “Шеф-повар отметил, что для этого существуют определенные стандарты. Так, как правило, под какой-то из президентских тостов принято пить шампанское. Однако на 9 Мая первый тост — это всегда рюмка водки” [12].
Очень красочно все описывают повара: “Если брать первую подачу, где на выбор гостям предлагается осетрина, стейк из телячьей вырезки, куриное, утиное или гусиное филе с печеным яблоком и что-нибудь диетическое, например, кролик на пару, то, как правило, 50-60% гостей берут рыбу, 30% берут говядину, утку или гуся — 10-15%, кролика — 5%. Конечно, есть и “н/з”, потому что все просчитывается с запасом. Мы русские, мы любим, чтобы у нас все было в достатке. Мы же не на обеде у королевы Елизаветы, где все по кусочку рассчитано. У нас широкая душа — всего должно быть много” [13].
О влиянии санкций, а они являются и продуктовыми, на кухню: “Елена Чекалова, владелица ресторана «Поехали», сказала, что, хотя качество некоторых отечественных продуктов оказалось лучше, чем они ожидали — к примеру, мидии из Мурманска или из Черного моря, другие попросту не выдержали конкуренции со своими европейскими аналогами. В качестве примера можно привести российскую имитацию пармезана. «Коротко говоря, то, что продают в России, это не пармезан. Это какая-то другая разновидность сыра, и она не слишком вкусная. Это дискредитация пармезана», — объяснила г-жа Чекалова. По словам г-на Бухарова, российские поставщики продуктов питания нашли альтернативу: разновидность пармезана, которую производит итальянское иммигрантское сообщество в Аргентине, не попавшей под действие российского эмбарго. На вопрос о том, насколько аргентинский сыр похож на итальянский оригинал, г-н Бухаров ответил не сразу. «Разумеется, их нельзя сравнивать. Если вы каждый день едите Parmigiano-Reggiano, вы сразу поймете, что они разные» (там же).
С другой стороны, западный взгляд немного иной: “Но, если вы едите GranoPadano, да еще и не каждый день, вы даже не заметите разницы. Она не смертельна»”[14].
Мир еды с одной стороны стремится сохраниться в неизменности, поскольку традиции здесь в цене, но с другой, все время трансформируется. И первые лица были готовы есть дома то, что до этого понравилось им на Западе: “Михаил Сергеевич Горбачев во время командировки в какую-то страну мог такое попробовать, но это предлагалось и обговаривалось заранее, если он хочет — то ради бога. Раиса Максимовна никогда это не ела. Владимир Владимирович Путин — тут ничего сверхъестественного, он любит хорошие котлеты, баранину, телятину, может и рыбы съесть кусочек. В любом случае, они такие же люди, как и мы с вами. И если я хочу, допустим, ананас, манго или папайю, — конечно, все это есть. Это было всегда, и даже в СССР с этим проблем не было. Были и ананасы, и манго, и авокадо, и киви — чего только не было, хотя в магазинах их не бывало” [13].
Кормили их разными изысками, кормили, а результата особого не было. Как говорит пословица: не в коня корм…
Вся эта кухня подавалась на стол и во времена “колбасных электричек”, когда люди ездили в Москву, чтобы купить что-то вкусное. Москва тогда работала как большой гастроном, в котором можно было купить то, что никогда не увидишь у себя дома. И никому в голову не могло прийти, что это ненормально.
В. Беляев, проработал 30 лет в Кремле, пройдя путь от повара до Генерального директора комбината питания «Кремлевский», раскрывает всю эту систему и исторической точки зрения [15]:
– “В советские времена в Кремле была совершенно особая традиция сервировки стола. Все подавалось как на пир. Целиковый осетр, целиковый поросенок, язык в растяжку, фаршированный судак. Я даже застал времена, когда целиком подавали глухарей. Их делали штук по 150, и это была адская работа: перья замачивали в уксусной кислоте, потом зубной щеткой их отмывали, чтобы продезинфицировать. Птицу фаршировали мясом, курагой, черносливом и запекали. Сущим наказанием была работа в ледяном цеху, где изготавливали ледяные икорницы в форме кремлевской стены. Форм ведь никаких не было, каждый раз все делали вручную, вырезали напильником”;
– “С 2000 по 2005 годы кухня в Кремле была преимущественно французской. Потом на каком-то саммите один из высокопоставленных гостей нашего президента сказал ему: «Мы же в России, а едим как в Европе». После этого нам дали команду «вернуться к истокам». Нынешнее меню более сбалансированное. Оно сочетает в себе европейские и русские традиции. Сегодня подают осетрину, белорыбицу, селедку под шубой”;
– “в выходные дни даже правители могли оторваться. Брежнев любил борщи, жареную картошку с бараниной. Горбачев был малоешкой, но обожал любую выпечку. Раиса Максимовна в какой-то момент даже попросила убрать ее с банкетов, но Михаил Сергеевич все равно где-нибудь да перехватывал пирожок. Ельцин — сибиряк, здоровенный мужичина был, любил хорошо поесть и выпить, обожал пельмени, жареную баранину. Вообще мясо на косточке предпочитал. Медведеву нравится рыба, запеченная в соли. А Владимир Владимирович — человек всеядный, ничего специального мы ему не делали, но он очень любит мороженое, и тут уж мы старались вовсю. В любой десерт мы непременно клали пусть маленький, но шарик мороженого. Он всегда это замечал и благодарил глазами”.
На одной заморской еде не удержаться, детские привычки прорывались: “Конечно, любили гречку. Но особенно Михаил Сергеевич. Он вообще любил с утра каши, и не одну давали, а по несколько штук: четыре или пять видов. Он мог попробовать и перловую, и пшенную, и гречневую. Гречневая каждый день была. Он мог есть ее и с молоком, и с маслом — с топленым и со сливочным. Он был любитель этого. Для Бориса Николаевича, как правило, делали блюда, которые были связаны с мясом: делали баранину, грудинку, запеченную с гречкой и с луком, на гарнир он любил. Он же “мясоед” был у нас, поэтому гречка была популярна очень и очень, она была всегда на столе, всегда была востребована” [16].
В Кремле меняются вкусовые привычки, но повар секретов не выдает: “говорит, что у Путина уклон в более русскую кухню, а у Медведева — в европейскую. Но мы, говорит, стараемся русскую кухню на международных приемах преподносить с европейской подачей. Борщ представляем как крем-суп из свеклы, чтобы гостям понравилось. Похоже, что тут кардинальных различий между двумя президентами пока не наметилось” [17].
В прошлом мире гастрономические изыски были посильнее. И были традиции, которые сегодня размываются. А. Галкин рассказывает: «Сейчас, конечно, все изменилось: приемы уже не те. Раньше мы накрывали русские столы — стерлядь по пять метров, килограммы икры, а сейчас происходит европеизация, подача стала индивидуальной — экономят. Я также всегда был не согласен с тем, что, когда в Кремль приезжает, например, французская делегация, правительство отдает распоряжение приготовить французские блюда — зачем? Мы никогда не приготовим лучше! Они же приехали к нам, так надо удивить их чем-то нашим, русским, традиционным. Если вы свое, национальное приготовить не можете — это другой вопрос.
Сколько я открывал отелей, сколько я работал за рубежом, когда мы делали дни русской кухни, люди записывались за две-три недели, чтобы попасть к Галкину на обед. И никогда те же американцы не хотели есть этот свой гамбургер с беконом — они шли на русские щи, на пельмени, на блины. Их интересовала наша икра, пускай она стоит бешеных денег, но они хотели вкусить русскую кухню. Как наш балет гастролирует по миру, и очень непросто достать на него билеты, но люди изловчаются, так же и кухня — достояние культуры. Я только из-за этого непонимания и ушел из Кремля, когда на русскую кухню начали приглашать иностранных поваров. Это дикость» [18].
Сталин в свое время мог не пить, ради того, чтобы смотреть, как пьянеют другие, и что они говорят тогда. Нечто подобное было и с другими генсеками, которые, наоборот, должны сами были демонстрировать силу и бодрость после выпитого: “В советское время по поводу спиртного мы по настоянию врачей шли на хитрость. На приемах на главный стол выставлялся молдавский коньяк, а рядом – такая же бутылка, но наполненная отваром шиповника, куда добавляли для блеска немножко лимончика. От настоящего конька совершенно не отличить. Когда все видели, что за первым столом пьют коньяк, да еще и крякают, у всех складывалось впечатление: «О, еще выпивают, еще здоровы, значит, все нормально” [19].
Сегодня возникли пропагандистские войны по поводу гастрономии в поиске того, кому и что принадлежит исторически. История всегда в цене. Отсюда серьезные обиды друг на друга.
Поляки стали защищать свое право на водку, с чем не согласна Россия [20 – 24]. Украина защищает от России борщ [25 – 26]. Даже Би-Би-Си занялось этой проблемой: ” для рядового пользователя соцсетей нет ничего странного в том, что русские нахваливают свой борщ, но для украинцев, которые считают этот суп своим национальным блюдом, «твит с российской страницы равносилен военной пропаганде, в особенности если принимать во внимание текущую оккупацию Крыма»* и до сих пор не закончившийся с 2014 года вооружённый конфликт. Украинские пользователи, по словам автора статьи, были возмущены попытками России присвоить борщ и стали писать в комментариях: «Как будто вам было мало Крыма, так теперь ещё и борщ у Украины решили украсть». Эванс напоминает, что борщ — сытный суп обычно красного, благодаря свёкле, цвета (хотя бывают вариации), который на протяжении веков был важной частью рациона множества украинцев. Так что для многих «притязания России на что-то столь украинское являются воплощением куда более масштабной тенденции исторических притеснений Россией украинского языка, политики и, прежде всего, независимости»” [27].
Россия выступила против Франции, закрепив за собой на своей территории право на шампанское и коньяк. В тоже время Армения согласилась уйти от названия коньяк на бренди за три миллиона евро [28]. Зато между Россией и Францией войны развернулись нешуточные с весьма громкими заявлениями: “Париж не будет уступать перед лицом российской Госдумы. Во Франции опасаются, что следующей «жертвой» законов РФ может стать коньяк, который также, согласно регламенту ЕС, может производиться только вблизи города Коньяк на юго-западе страны и должен отвечать особым требованиям” ([29], см. также [30 – 31]).
На эту тему пришли даже шутки, вполне качественные:
Не молчат и соцсети: “российский ученый и общественный деятель Вера Афанасьева издевательски развивает тему: «В России “автомобилями” разрешат называть только продукцию ВАЗа. Зарубежные автогиганты обязаны будут именовать выпускаемые ими транспортные средства “колымагами” и “драндулетами”. Соответствующий закон подписал президент Путин»” [32]. Буря страстей возникла у законодателей и журналистов [33 – 39].
Мы живем в мире, когда все может стать политически окрашенным. Условно говоря, все электрические провода вдруг стали оголенными и потому опасными.Общество стало очень поляризованным, то есть менее терпимым к другому мнению. Мы жили в мире одного мнения, теперь их стало много, и свое мнение мы хотим поставить впереди. А это вызывает войну мнений и людей, стоящих за ними.
Примером этого стали и разнообразные так называемые культурные войны. О них газета Гардиан высказалась так: “Культурная война вовсе не о победе в дебатах по поводу того, что стоит в основе Англии с помощью дискуссий о характере, памятниках, футболе или истории империи. <…> Культурная война является агрессивным политическим актом, направленным на создание новых разделяющих линий и потому новых и больших электоральных сообществ. Она пытается создать свою собственную правду и свою собственную Англию с помощью того, что Ницше назвал “мобильной армией метафор”” [40].
Культурная война, ставшая приметой нашего времени, особенно на Западе, возникает, вероятно, из-за разноголосицы голосов, пришедшей вместе с Интернетом. Пришли разные мнения, которые получили право на жизнь. И это приводит к тому, что в лидеры мнений приходят другие…
Пропаганда действует наоборот. Она собирает под своими знаменами все население, заглушая любые другие голоса. И делает это во всех трех пространствах: физическом, информационном и виртуальном. Она работает на создание единого видения мира, которое в результате должно вести к единству мыслей и действий. По этой причине пропаганда наиболее востребована во времена войны.
Литература:
