– В связи с тем, что в России периодически возникают разговоры о блокировке Телеграм, у нас долгое время был заблокирован ЖЖ и недавно Linkd In. Какие цели, как правило, преследуют государства, блокирующие мессенджеры, соцсети, сайты, поисковые системы?
– Любое государство хочет контролировать все. Оно не делает этого только тогда, когда ощущает возможное наказание за такие действия. Это затратный контроль, который не всегда дает результат. На глушение западных радиостанций уходило больше ресурсов, например, чем на порождение сигнала, но СССР все равно делал это. Реально все стремятся не дать контр-мнению получить широкое распространение. Особенно существенно это правило в критические периоды (например, когда мы имеем выборы или войну).
– Почему авторитарные политические режимы более склонны, как мне кажется, к блокировкам, чем демократические?
– Поскольку демократические режимы живут давно в условиях диалога, а не монолога, то они научились двум вещам. С одной стороны, была создана модель “плавильного котла”, которая позволяла в той или иной степени усиливать общее и глушить чужое и чуждое. Правда, в последние десятилетия это уже так хорошо не работает, как это было раньше. С другой, они могут усиливать свой голос разными разумными способами, чтобы отправить чужое мнение на периферию. Оно не исчезает вообще, как это происходит в авторитарном государстве, но уходит с мейнстрима, поэтому его будет сложнее найти. Но для такой системы надо иметь “мозги” и ресурсы.
К слову о “мозгах”, в кибернетике есть закон, что субъект управления должен иметь не меньшее разнообразие, чем объект управления, то есть он должен превосходить его по сложности. А блокировка как раз является и самым дешевым способом, и самым бесхитростным. Это вариант глушения в век Интернета.
– Почему социальные сети/мессенджеры/поисковые системы могут быть опасными для авторитарных режимов?
С одной стороны, они не настолько опасны, как кажется. Арабские революции, например, использовали Интернет не столько для мобилизации населения, сколько для передачи информации на Запад, поэтому даже преобладающим был английский язык. А это в свою очередь создавало давление извне.
С другой стороны, государство монолога не может чувствовать себя комфортно в ситуации диалога. Именно поэтому оно все время хочет моделировать квази-диалог, опираясь на “подставных” лиц (своих экспертов, политиков, квази-оппозиционеров), пытаясь хоть таким образом управлять общественным мнением.
– Как социальные сети и мессенджеры используются в политических целях в демократических странах?
– Самое важное – это измерение общего настроя массового сознания. Можно оценивать поддержку инициатив власти по реакции в соцсетях, можно увидеть основные проблемы, которые волнуют население.
По выборам Cambridge Analytica все показала: через Фейсбук можно было выходить на избирателя, которого скорее можно убедить в своей правоте. Кстати, как в США, так и потом в Германии, что там привело к приходу правой партии в парламент, удалось расшатывать ситуацию, демонстрируя, что страна катится в хаос, и ее надо спасать. И Трамп ездил выступать в те места, где больше лайков ему ставили в Фейсбуке.
– В Украине тоже блокировались российские соцсети и поисковая система. Несмотря на возможность обходить блокировку при настройке VPN-соединения или proxy, можно ли говорить, что даже такая «простая» блокировка повлияла на пользователей в масштабах страны?
– Конечно, можно, поскольку от всего, что требует дополнительных усилий, потребитель уходит, если он не профессионал, которому это нужно по работе, а любитель.
Каждая информация имеет цену, ради которой стоит “страдать”. Новости как фактаж будут у всех одинаковыми, так что смысла в их поиске практически нет. Гугл является более сильным поисковиком, чем российские, так что и тут можно обойтись. Ну а фильмы люди могут смотреть, по ним интернет-блокировки нет.
– Каким образом соцсети влияют на человека, его сознание, способность мыслить, социализацию, потребление информации, способность находиться вне сети и тд?
– Поток информации определяет, что мы видим и как мы это интерпретируем. Мы не можем рассуждать о том, чего вообще не знаем. Но информацию мы получаем уже под определенным углом зрения. И по большинству вопросов мы присоединяемся к мнению того, кто для нас авторитетен. Информация структурирует наш разум. В выборы Обамы было обнаружено, что чем больше книг про Гарри Поттера читал избиратель, тем вероятнее он будет голосовать за Обаму. Все это говорит о существенном влиянии информации на ту или иную модель мира в нашей голове. Факты будут теми же, но отношение к ним будет другим. А когда эта модель мира сформирована и закреплена, человек уже сам начинает отбрасывать ту или иную информацию, признавая ее недостоверной, поскольку так ему говорит его модель мира.
– Можно ли управлять или контролировать потоки информации в Интернете?
– Пока проявилось два основных инструментария контроля. Старый – оплачиваемые группы, которые массово продвигают нужную информацию в индустриальном порядке. Это Китай, Россия, Израиль как пример. И новый – проявленный на последних президентских выборах в США как пример. Когда нужная информация попадает к человеку с конкретными индивидуальными характеристиками, так называемый микротаргетинг. Но никто не вспоминает при этом, что Обаму дважды выбирали таким способом.
– Какие страны или негосударственные акторы проводят наиболее искусную политику контроля за негативным для них потоком информации? Как это делается?
– Наиболее активно это делает бизнес, а от него уже идут политики и военные. Бизнес четче других понимает свою зависимость от населения, он должен достаточно четко реагировать на негатив. Банковские структуры там не верят одному соцопросу, заказывая его двум независимым фирмам, чтоб иметь возможность в случае кризиса сразу выйти на своих клиентов. Теперь с соцсетями эта возможность стала еще проще. То есть это страны, где сильны Интернет-позиции бизнеса, военных и политиков. А это в первую очередь США и еще десяток за ними, включая, конечно, Китай. Например, сегодня Китай и Иран более сильно ведут интернет-шпионаж в США, чем Россия.
– Какие сегодня существует прогнозы развития Интернета и/или социальных сетей в перспективе 10-20 лет?
– Каково сегодняшняя ситуация как точка отсчета? 49% населения земли связаны в онлайне, восемь с половиной миллиардов вещей включены в интернет (машины, домашние приборы, игрушки и под.).
Если честно, то практически все наше будущее развитие мы уже видим сегодня. Илон Маск хочет накрыть все регионы земли спутниковым интернетом. Интернет вещей все ближе и ближе. Интернет никогда не будет отключаться. В Интернете увеличится доля виртуального контента.
Сегодня активно обсуждается возможность вообще уйти от выборов с бюллетенями, ведь интернет дает возможность моментального получения мнения миллионов.
Идет борьба за и против нейтральности интернета. Наверное, на какое-то время победят противники, то есть провайдеров заставят отвечать за транслируемое содержание, особенно после вмешательств в выборы (США, Франции и другие европейские страны) и референдумы (Брекзит, Каталония). Они не имели существенного влияния, но это были первые учебные попытки. Реально будущее уже пришло, мы просто еще не догадываемся об этом.
– Нужны ли “скрепы” людям на самом деле? Кому и зачем это нужно в современном мире?
– Несомненно нужны. Даже люди, просто живущие в одном доме, подъезде, относятся к своим соседям лучше, чем просто к человеку на улице. Миниинформация о другом “очеловечивает” его в наших глазах. Отсюда любовь государств к фильмам о себе, поскольку это увеличивает объемы общей для всех информации. А вот “незнакомец” всегда опасен, поскольку непредсказуем. А любой человек очень плохо чувствует себя в ситуации неопределенности.
– Вычленение истинных смыслов в информационном шуме. Как государству нужно доносить свою позицию, чтобы быть услышанными всеми стратами?
– Всегда надо стремиться стать на точку зрения слушателя, там, где это возможно. Это позволяет не оттолкнуть, а приблизить его.
Бизнес, например, в своей рекламе давно перешел на разговор в рамках модели мира покупателя, а не продавца. Государство все еще пытается говорить по своей собственной модели. Например, в советское время новости повествовали, сколько тонн собрали или сколько километров дорог построили. Это все информация, которая никак не привязана конкретному человеку,он не может ее принять и оценить. Условный пример: продавая зубную пасту, бизнес расскажет о том, что она дает человеку. Белоснежная улыбка будет помогать познакомиться с девушкой или быть принятым на работу. Условный пример советской рекламы рассказывал бы о гигиене полости рта, что тоже важно, рно не интересно. И государство говорит с населением сегодня по модели уже не пропаганды, но советской рекламы.
– Ждут ли нас религиозные войны в этом веке, на Ваш взгляд? Если да, то будут ли они иметь общие нарративы с войнами прошлого или появятся новые?
– Общий путь в истории был таков. Сначала были религиозные войны, потом пришли идеологические. Сегодня имеем мягкий вариант войн – экономические, гибридные, информационные… Нас атакуют постоянно,но мы часто этого не видим, поскольку никто не покушается на наше “тело”, только на наши “мозги”.
Если возникает потребность в войне, она будет на базе любых отличий и различий. Ведь в результате их у нас в головах формируется образ “чужого”, а значит – опасного. “Чужой” всегда непредсказуем. Армия – идеальный пример одинаковости, и этим она сильна, поскольку реагирует одинаково и одновременно. Общество уже разделено. Но новости, культура, образование автоматически направлены на создание единой картины мира. Сильное общее прошлое делают таким же общим настоящее и будущее.
Религия – очень сильный маркер, позволяющий сразу отделять чужого от своего. При этом чужие никому не нужны, потому что опасны. Правда,сильный “игрок” будет пытаться навязать свои правила, а слабый подчинится.
– Какое значение имеет искусство и культура в развитии общества, на Ваш взгляд? Талибы запрещали искусство в любом виде – кино, театры, картины и даже музыку. К чему приведет такое отношение к населению? Может ли технологический прогресс полностью закрыть потребности общества без развития искусства и культуры?
– Закрыть не может, но отводит им второстепенные роли. Обратите внимание, что сегодняшний человек сместился в наиболее примитивные формы литературы и искусства. Это видеоигры, комиксы, легкие и понятные фильмы и телесериалы, в которых не надо думать, поскольку “думанием” за вас заняты создатели. Искусство занято чистой “развлекаловкой”, поскольку целью является привлечь как много больше голов. Сеять разумное, доброе, вечное никто не собирается. А если и соберется, никто ему денег на это не даст, потому что они не вернутся. Бизнес не будет благодетелем, а у государства часто нет денег.
– Какие должны быть предложены нарративы, когда создаются угрозы раскола общества?
– Нарратив в принципе – это изложение событий в форме, принятом в обществе и обеспечивающем внимание к рассказу и рассказыванию. Государство оперирует позитивными нарративами, стараясь, чтобы с ними соглашалось большинство. Новые нарративы требуют долгого внедрения в массовое сознание, поэтому мы чаще повторяем старые схемы. Нарративы – национально ориентированные. Американские военные начали серьезно заниматься нарративами, когда пытались понять, почему их собственные нарративы не влияют так на мусульманское население, как нарративы со стороны радикальных исламистов.
Столкновение нарративов создает враждебность по отношению другому, ведь свой нарратив всегда будет казаться более правильным. Раскол – это максимум негатива друг к другу, когда кажется невозможно примирить две стороны. По этой причине для его преодоления нарративы должны говорить об общих, объединяющих событиях прошлого и будущего. Должны быть общие герои, которых не будут отвергать разные страты общества.
В прошлые века любой темой был рассказ о том, как мы вместе побеждали врагов. Отсюда особый статус врага, поскольку власть может выступать защитников от врага.
Мы также хорошо реагируем на любое проявления внимания со стороны власти к нашей собственной социальной страте.
