Георгий ПОЧЕПЦОВ, rezonans.asia
Линейность понятна и прозрачна. Если на столбе написано “Не влезай, убьет”, то данное действие вводится в число запрещенных. Здесь даже заранее заложено наказание. Причем этот запрет носит официальный характер. А официальный – значит, прямой. Он всегда будет связан с наказанием за нарушение.
Принимает вид прямого, то есть линейного воздействия, и повышение публичности запрета, например, высказывание его с помощью медиа. В этом случае негатив перестает быть негативом о конкретном объекте, а становится правилом, определяющим, что такое хорошо и что такое плохо.
И тут вновь на помощь приходят телепропагандисты. Например, В. Соловьев не имеет ни минуты покоя, он успевает не только свои передачи вести, но и раздавать “метки” тем, кто уклоняется от правильных мыслей. Вот его мнение по поводу К. Собчак, которая в своем инстаграме 9 мая заявила, что поздравления ветеранов в тиктоках и бряцание оружием на Красной площади вызывают у нее неприятие: “Слова Собчак вызвали ярость у Владимира Соловьева, который в прямом эфире своей программы «Соловьев LIVE» пригрозил коллеге. По словам Соловьева, «любую подлость, пошлость и мерзость» со стороны Собчак прикрывает память о ее отце. «Тебе можно все! Потому что потом ты падёшь на колени, будешь рыдать, раскаиваться, пошлешь маму – все понятно про тебя. И будут отмаливать и уговаривать, чтобы взяли на очередной канал, где ты загадишь очередное шоу, в очередной раз не дав никаких рейтингов. Ты – антирейтинг, это известно» [1].
Когда народный артист России Д. Назаров выложил в сеть видео с такими стихами:
Зачем в барьерах вся Россия?
Зачем оттачивать парад?
Парад чего? Парад бессилия?
Парад запретов и оград?
Парад расстрелянных пособий?
Убитый пенсионный фонд?
Забытой славы и надгробий?
И фронт, развернутый в народ.
Воинственные железяки везут воинственных ребят.
Росгвардия и автозаки замкнут бессмысленный парад.
И здесь снова “пропагандист Владимир Соловьев был гораздо более категоричен и никаких ссылок на здоровье не принял, потребовав даже уволить актера из театра: «Читать такую пошлятину – в принципе стыд и позор. Читать на камеру не выучив, с клишированными, бульварными интонациями, будучи артистом – вдвойне стыд и позор. А уж для «народного» и «заслуженного» так и вовсе заявка на профнепригодность…” ([2], см. также [3]).
И развернулась целая эпопея: “В сети пост актер был раскритикован множеством пользователей, а руководитель телеканала «Матч ТВ» Тина Канделаки назвала Назарова русофобом. Спросили у актера о его отношении к этому празднику и не боится ли он последствий своего высказывания. [Его ответ был таков]: “зачем эта помпезность, эти бесконечные репетиции, сжигание сил, времени, денег, а также паралич городов, где предстоит парад? И 800 миллионов, которые были потрачены на это, они могли бы быть потрачены на газификацию домов ветеранов, на водопровод» [4].
Актера Назарова назвали сумасшедшим из-за стиха о “бессмысленном параде”: Но многие подписчики Назарова в соцсети высказались в его поддержку. “Память – это не раз в год прогнать технику и потратить деньги на салют! Память – это сытые старики!”, “Мне эта псевдопатриотическая показуха не нужна. И ветеранам уже не нужна”, “Вы абсолютно правы! Парад чего? Нищих ветеранов” – гласят комментарии” [5].
Назвав парад бессмысленным, Назаров получил в ответ волну организованного гнева: “Актер признался, что люди очень эмоционально отнеслись к его размышлениям. С одной стороны, очень много людей после этого подписались на его страницу в инстаграме, выразив, таким образом, солидарность с его позицией, но немало было разгневанных и откровенно агрессивных посланий. – Мне сыпались угрозы: «Мы знаем, где ты живешь, ходи оглядывайся усатое дерьмо…». Назаров объяснил, что никак не может плохо относиться к памяти о войне, потому что его дед погиб в Сталинграде, а сам он внук отца и бабушки, переживших Блокаду” [6].
То есть удар по актеру шел по множеству “орудий”, что говорит не только об организованном системном ответе, но и о том, что в результате из него делают пример-пугало, заставляющий замолчать других. То есть линейное и нелинейное измерение в такой атаке на чужое мнение.
Одновременно мы видим, что выстроенная политическая система не выдерживает существование альтернативных мнений, поскольку носит во многом ритуальный характер, благодаря которому любое отклонение становится наказуемым, особенно если эти “информационные отклонения” связаны или с известными людьми, или с альтернативными медиа, которые таким образом начинают “раскручиваться”, представляя для власти в результате более серьезную опасность. Примером последнего варианта давления власти стало закрытие всего лишь студенческого журнала DOXA. Вот информация о его “взрослении”: “DOXA создали студенты-гуманитарии “Вышки” после того, как провели несколько мероприятий о критике университета: говорили о проблемах студенчества и обсуждали студенческие протесты 1968 года во Франции. “Было какое-то напряжение между тем, что мы видели в университете, что мы читали и что нас волновало. Мы видели плохие, непродуманные курсы – и в какой-то момент возникала идея журнала, который привлекал бы внимание к этим проблемам”, – вспоминает выпускник факультета философии ВШЭ Сергей Машуков, который был соавтором первого материала журнала. Статья представляла собой перечень “худших курсов” с анонимными негативными отзывами студентов о них. Некоторые студенты, которые стали источниками для этого материала, попросили убрать свои имена оттуда после публикации, говорит Машуков. “Я понимаю людей, которые восприняли этот материал как жестокий. Но в отношении этих курсов действительно был консенсус, что с ними что-то не так. При всех недостатках этого материала – это была проблема, которая не решалась”” [7].
Руководство стало их рассматривать в качестве “разрушителей”. Но они просто другие, их мир в головах другой, и они хотят, чтобы другим стал и внешний мир. И это неприятие мира будет только нарастать. Социолог А. Архипова подсчитала, что летние летние протесты 2019 года в Москве на 20% состояли из молодежи: “Это закономерный процесс для молодых людей – хотеть изменений. Странно, если бы молодые люди не хотели изменений” (там же).
Советский вариант информационного пространства всегда противился новизне, он носил более ритуальный характер, как и выступления всех главных действующих лиц, во многом повторяющих то, что говорилось вчера. Любое”иное” было ЧП, с которым начинали бороться. В реальности оно не могло представлять никакой опасности при монопольном положении пропагандистской модели мира. Но важен был сам факт, даже если он был единичным, поскольку он мог стать “дурным” примером.
Мы видим повтор этой модели в сегодняшней России. То есть политические ток-шоу и их участники задействованы не только на стратегических направлениях, “стреляя” по врагам внешним, но даже на тактических, “стреляя” по врагам внутренним, поскольку должны реагировать на любое отклонение от генеральной линии. Правда, тем самым они завышают статус высказываний “тактических врагов”, обращая на них дополнительное внимание. Правда, как вспоминал о своей работе с Путиным Г Павловский “Все, что в мире происходит, осмысляется как спецоперация врага” [8]. Такой подход делает мир гораздо более понятным, видимо, по этой причине он и может пользоваться успехом не только у власти, но и у населения. Наличие врага создает более простой и одновременно воссоздает более древний способ построения и осмысления мира в головах. Враг всегда опасен, начиная со времен жизни в пещере.
Павловский также следующим образом объясняет выстраивание такой мощной информационной системы, что началось во времена Ельцина: “было еще, извините, контрактное задание. Оно заключалось в создании системы стратегического управления политикой и информационным полем, которые обеспечат безболезненный и законный, путем выборов, уход Бориса Ельцина на пенсию по истечении второго срока. Задача была поставлена еще в конце 1996 года, после операции на сердце. Под нее реконструировали администрацию президента, создали управление информационной политики во главе с Михаилом Лесиным. Это большая система, включающая постоянные функции, которых не было в администрации, — постоянное слежение за информационным полем, моментальное реагирование, мониторинг успешности политических акций” (там же).
И о ее будущем: “система достигла своего акме, и ее ждет сброс к простоте. Она не удерживает тех результатов, которых достигла, они вываливаются из рук. Ее кадры ищут, как все упростить. Ей предстоит пережить встречу с реальностью как неуспех, причем фатальный неуспех. Это может пройти и в мирных формах, между прочим. Но необязательно”.
Будущего не знает никто. Но по переходу от информационного к информационно-репрессивному управлению и в Беларуси, и в России становится понятно, что власть теряет управляемость: сначала мозгами, а затем и поведением. Все это, вероятно, связана с ожидаемым транзитом власти.
Властителями дум постепенно стали не писатели с книгами или режиссеры с фильмами, как раньше, сегодня властвуют над умами ведущие телевизионных политических ток-шоу, поскольку именно они находятся на точке встречи власти и массового сознания, поскольку политики не способны на такое функционирование. Они хотят руководить, а тут надо трудиться.
По этой причине все реальные информационные механизмы в государстве забираются под одно крыло. И это началось с приходом во власть: “едва ли не первое, что сделал Владимир Путин после своего вступления в 2000 году в должность главы государства, – принудил основные телеканалы, в ту пору самые влиятельные средства массовой информации в стране, действовать в интересах правительства. В начале президентства Путина только один из трёх главных национальных телеканалов контролировался властью. Спустя три года все оказались под жестким контролем государства. Пропаганда в российских СМИ обрела свою нынешнюю – кажется, вполне совершенную – форму весной 2014 года, в разгар украинского кризиса” [9].
И теперь о дне сегодняшнем: “В России в 2021 году затраты бюджета на поддержку СМИ увеличились сразу на 40%. Почти 103 млрд рублей поделили между собой Первый канал, RT, НТВ, “ТВ Центр”, ВГТРК и другие близкие к государству медиа. Большинство этих телеканалов являются коммерческими лишь формально, они существуют на дотации из государственного бюджета и сами себя не окупают. С 2013 года гиганты телевещания почти ежегодно фиксируют убытки. Например, в 2019 году чистый убыток ВГТРК (“Россия 1”, “Россия К”, “Россия 24” и др.) составил более 27,1 миллиардов рублей, а Первого канала – более 4 миллиардов. Каждый год растут расходы бюджета на деятельность телеканала Russia Today. Флагман международных медиаопераций России, RT создан в 2005 году как финансируемый государством англоязычный телеканал, предлагающий иностранной аудитории “альтернативный взгляд на текущие события”, однако представляет он не независимые точки зрения, но официальную позицию Москвы. В 2020 году RT потратил 22 миллиарда бюджетных рублей” (там же).
Мы попали в мир информации, которая ничего не значит, поскольку она все больше отрывается от реальности. Советский информационный набор все же опирался на идеологию. Сегодня такой идеологией стало просто удержание власти на бесконечный срок. Скажем так: власть всегда хочет остаться у власти. Это продемонстрировал Сталин. Это продемонстрировал Брежнев. Это демонстрирует Путин.
И для этого используется странный синтез не идеологии, которой уже нет по закону, а как бы соединение идеологических “балок” из разных эпох. Все, что подходит, зачисляется в свой “лагерь”, не обращая внимание на негативные шлейфы.
В. Путин цитирует И. Ильина, которого хоть не читает, но слушает в машине, а это фигура весьма неоднозначная: “В 2005 году на кладбище Донского монастыря со всем государственными почестями перезахоронили перевезенный из Франции прах писателя и философа Ивана Ильина. Его в то время часто цитировали высокие государственные чины, политики, некоторые деятели культуры, считая идеологом русской патриотической мысли. В России издано многотомное собрание его сочинений. В 1933 году Иван Ильин приветствовал приход к власти Гитлера: «Европа не понимает национал-социалистического движения… Мы советуем не верить пропаганде, трубящей о здешних «зверствах»… То, что совершается, есть великое социальное переслоение; но не имущественное, а государственно-политическое и культурно-водительское… Что cделал Гитлер? Он остановил процесс большевизации в Германии и оказал этим величайшую услугу всей Европе». С 1933 года прошло 15 лет. 15 лет после страшной войны, трагедии человечества. В 1947 году состоялся Нюрнбергский процесс. С кинокадрами из концлагерей, потрясшими мир. Тем не менее, в 1948 году Иван Ильин в статье «О фашизме» писал: «Фашизм был… прав, поскольку искал справедливых социально-политических реформ… Фашизм был прав, поскольку исходил из здорового национально-патриотического чувства, без которого ни один народ не может ни утвердить своего существования, ни создать свою культуру»” [10].
То есть в этом случае глаза закрываются на негативный шлейф вокруг этой фигуры, как и некоторых других, если они нужны для пропагандистских целей. Ильин был выслан еще Лениным, он стоял в таком перечне, вышедшим с одобрения вождя: «Список активной антисоветской интеллигенции (профессуры)» [11].
То есть практически это близкий сегодняшнему тип уничтожения альтернативных коммуникативных потоков. Сначала отправляли за границу, потом Сталин отправлял в ГУЛАГ.
Так идет борьба за создание монолога власти из возможного диалога граждан. Монолог, заглушающий другие голоса, потом становится единственным вариантом информационных и виртуальных потоков.
С. Лурье видит эту модель в работе с историей: “Вы знаете, это такая довольно обычная для России история. Весь XIX век опирались на Отечественную войну 1812 года и вспоминали Бородинскую годовщину, писали “Клеветникам России”. Это опора на какие-то вещи, которые удались. Если нет больших успехов, то нужно придумать что-то: православие, самодержавие, Земский собор 1613 года и крещение Руси, флаг над Рейхстагом – как бы это приватизировать и выдать за. С религией, в общем, не удалось, православие не стало такой мощной вехой, они пытались с этим как-то поработать – но нет. Вот такое вот язычество, выраженное в этом культе войны и победы. При этом память о войне не восстанавливается, истинные герои забыты. Косточки русские лежат на Невском пятачке, жертв войны не вспоминают, завет Ольги Берггольц “Никто не забыт – ничто не забыто” не исполняется. Все забыто, кроме фильма о Зое Космодемьянской и героях-панфиловцах. Это совершенная правда. То есть это такая форма язычества. Не думаю, что это приведет к каким-либо положительным целям. Напомню, что советская власть строила свою мифологию вокруг, скажем, столетия Ленина или 50-летия советской власти, что немедленно привело к тому, что начали рассказывать анекдоты о Ленине, Чапаеве и слово “коммунисты” стало все менее и менее приличным. Так вот они замусорят и память о войне ” [12].
Сегодняшних строителей этого “иного” мира тоже можно понять. Они должны делать идеологию не саму по себе, а из того, что есть в наличии. Убрав из этого списка революцию 1917 года, остается лишь война 1941 – 1945. Она понятна и еще близка. Она была хорошо раскручена советской пропагандой, поэтому и эта победа стала базовой.
Победа во все века используется в пропаганде. Октавиан в борьбе с Антонием, связанным с Клеопатрой, изображал его как “неримлянина”, порабощенного страстью и колдовством Клеопатры, а сам он настоящий римлянин, принесший в Рим мир, не имеющий египетской любовницы [13]. Он получил титул “императора”, то есть командующего-победителя.
Мирным вариантом опоры на войну стал поиск “силовика” на избрание президентом после Ельцина. Г. Павловский вспоминал контекст того времени: “Ельцин сильно переживал катастрофу Беловежских соглашений. Без этого думаю он бы не пошел на выдвижение в главы государства человека из КГБ. Здесь есть что-то личное. Что-то советское вдруг откликнулось в нем, как потом откликнется на самого Путина избиратель 1999 года. Замечу: Путин – безусловно, радикально личное решение Ельцина. Советчиков теперь много, все настаивают на авторстве наперебой. Но кто бы что ему не советовал, про Путина Ельцин решил сам. Ельцин вообще был сценарист власти, это у него общее со Сталиным. Однако Ельцин своих актеров не убивал, а просто их увольнял. Думаю, если б Примаков не пошел на союз с Лужковым, он тоже мог стать преемником. Примаков породил всплеск массовых ожиданий, и этим многое подсказал для кампании Путина. Стало ясно, где массовый нерв, каковы запросы. Нужен был тот, кто отыграет Чечню обратно, поскольку без этого Россия не верила в свое существование. Когда в 99-м году проводили социологическое исследование кого из киногероев хотят в президенты, в первую тройку популярности попали Штирлиц с Жегловым. Была даже шуточная обложка «Коммерсанта-Власть» со Штирлицем: «Президент-2000» ” [14].
То есть власть прочно ассоциируется не с хлюпиком в очках, а с силой. Массовое сознание жаждет сильного игрока, которому готово подчиниться. Этот вариант называется патриархальной моделью, и он наиболее характерен для старшего поколения, у которого психологически существует большая зависимость от власти. Пенсионер боится потерять пенсию, о чем не думает молодой человек.
При этом есть также вариант воздействия не только прямо, но и с помощью мягкой силы, что является примером нелинейности. Мы можем смотреть на нее как гибридную, поскольку это воздействие идет в одной плоскости, например, развлекательной, чтобы получить результат в другой, например, политической. Именно так можно расценивать советский проигрыш в холодной войне, когда, утрируя говоря, американские джинсы победили советскую атомную бомбу. Для молодежи джинсы (и подобные вещи) оказались важнее и сильнее, чем ракеты. Тут, конечно, следует добавить, что перестройку делали сами ЦК КПСС и КГБ, но делать ее их убедила сама жизнь. Дети номенклатуры учились на международных специальностях, включая даже просто иностранные языки, что говорит в определенной степени и атмосфере дома. И сегодня, оказалось, что дети всех генсеков от Сталина до Андропова давно живут за рубежом [15 – 20]. Это все понятно, мы все люди, но не совсем честно…
В мозгах “Джинсы” сильнее “Бомбы”, в реальности, понятно, все будет наоборот. Но в мирной жизни мозги сильнее. Они еще сильнее, когда их не пугают, а завлекают. Собственно говоря, это и есть “мягкая сила”, побеждающая “жесткую”. Но плюс к этому “жесткая сила” работает по охраняемым объектам, зато “мягкая” движется туда, где такой условной охраны нет.
Любое снятие границ, даже самое малое, разрушало СССР. С. Волков, например вспоминает: “приезд афроамериканской оперы со спектаклем “Порги и Бесс” в Москву. Это была сенсация, которая изменила понимание, отношение к американской музыке. Тогда впервые со сцены можно было услышать эту потрясающую оперу Гершвина. Или другой пример – победа Вана Клиберна на первом Международном конкурсе имени Чайковского. Это тоже была сенсация, которая затронула широчайшие круги советской публики, это не касалось только меломанов. Сейчас проходят конкурсы Чайковского, но только узкий круг людей, специально интересующихся классической музыкой, в это вовлекается. Победа же Клиберна стала общесоюзным феноменом. Клиберн стал буквально национальным героем в Советском Союзе у самых широких слоев населения. Любой человек из той эпохи знает, кто это такой, сейчас такое себе представить невозможно” [21].
Итак, в холодной войне все же победили “Битлз”. А. Генис говорит: “в контексте холодной войны “Битлз” выглядели совершенно не так, как сегодня. Дело в том, что Англия 60-х годов уже не была сверхдержавой, она уже не правила морями, это уже был маленький “изумрудный остров”, как говорил Шекспир. Но в ответ на распад империи Англия взяла реванш в области массовой культуры. “Битлз” и “Джеймс Бонд” вышли победителями в схватке с тоталитарным режимом. “Битлз” взорвали привычный образ жизни. При этом слова их, особенно первых песен, были никакими, но музыка действовала на подсознательном уровне, она означала одно – свободу. Причем эта свобода была не артикулирована, она не была свобода от чего-то. Никто не говорил, что это свобода от рабства, ничего подобного, это была свобода как таковая. И эта свобода работала в две стороны, она размывала и истеблишмент в Америке, на Западе, она создавала контркультуру, которая кардинально изменила ход жизни. Во времена вьетнамской войны уже совсем другая была обстановка в мире, и это произошло во многом благодаря, казалось бы, беззлобным песням “Битлз”, сокрушившим статус-кво” (там же)
С. Волков дает такое объяснение феномену победы Битлз: “Это было освобождающее влияние. До этого советская песня была официозной, я не побоюсь этого слова, и даже в компаниях пели только то, что раздавалось из репродуктора. Песни бардов длительное время ни из каких репродукторов, ни на каких пластинках не появлялись. Я вспоминаю в мое время злобные реакции на еще полуподпольные выступления Окуджавы, знаменитое его выступление в Доме кино в Ленинграде, на которое была агрессивная атака со стороны официальной прессы. Высоцкий тоже подвергался беспрестанной критике. И композиторы, признанные песенные композиторы того времени в лице того же Богословского или каких-то других такого рода фигур, очень болезненно относились к популярности бардов, потому что барды отнимали у них аудиторию, отнимали денежные потоки, денежные отчисления. Они видели, что теряют аудиторию, они не знали, что с этим делать, и вели себя агрессивно по отношению и к в Высоцкому, и к Окуджаве” (там же).
“Совок” или “период застоя” это термины победившей стороны. Внутри этих терминов особо не было, поскольку люди жили и работали так, как и раньше. Более того, они видели перемены к лучшему, в то время как сегодня они скорее видят перемены к худшему.
Вот еще один взгляд на “застой” [22]:
- "Период застоя был очень странным временем. Все было одновременно. Зарубежные гастроли легендарных театров и борьба с диссидентами, мировая известность Майи Плисецкой и ссылка академика Сахарова, дискриминация евреев в сильнейших вузах и расцвет национального искусства, сотрудничество в космосе и воровство западных компьютерных технологий, фигуристы Ирина Роднина и бежавшие из страны Олег Белоусов и Людмила Протопопова. И под занавес Советского Союза все достижения мягкой силы снова оказались перечеркнуты вторжением в Афганистан";
- "на протяжении последних ста лет ни разу военные способы увеличения влияния России не давали никакого результата. В большинстве своем на силу всегда находилась еще большая сила, при этом страна почти всегда лишалась достижений, полученных с помощью мягкой силы. Чем выше был уровень авторитаризма в стране, тем меньше ее правители полагались на мягкую силу. Объясняется это тем, что это мягкое влияние означает свободу культуры, свободу предпринимательства, свободу самовыражения. Soft power не подчиняется диктаторам и автократам, ее сложно заставить служить власти, но с ее помощью легко увеличить влияние страны в мире, что дает выгоду всем гражданам. Но чем дальше Россия будет двигаться по пути авторитаризма, тем слабее будет ее влияние. И никакие силовики не смогут дать стране столько, сколько самостоятельный «Яндекс» и свободный Сбербанк, независимая Russia Today и неподконтрольный МГУ".
“Застой”, как и перестройка, был набором линейных и нелинейных воздействий, причем с двух сторон, поскольку послабление контроля если не открывает, то приоткрывает альтернативные информационные и виртуальные потоки. Они входят, неся с собой альтернативную картину мира.
Можно дать множество объяснений и обоснований, но факт остается фактом: мозги изменились, за ними последовало и крушение советской системы. Правда, “мозги изменились”, потому что сама власть приоткрыла границы с Западом, а “крушение системы” тоже произошло в результате того, что так решили ее руководители. Причем сам Горбачев был всего лишь ведомым, а не ведущим игроком всех этих процессов.
Мир в головах и мир перед глазами не совпадают, поскольку, кроме реальности, есть и ее модель. Информационные и виртуальные потоки формируют картину мира. Когда они носят системный, то есть управляемый характер, возникает картина мира, нужная субъекту управления. У объекта управления не так много возможностей защититься от такого воздействия. Система потому и именуется системой, что проводит свои действия сразу во всех пространствах: физическом, информационном и виртуальном.
Причем то, что разрешено “своим”, самым строгим образом запрещено “чужим”. Например, российский Минюст включил в дело о признании художницы Апахончич «иностранным агентом» справку о ее упоминаниях в зарубежных СМИ за пять лет, а также из-за такой информации: «На предварительном заседании выяснилось, что власти приняли такое решение из-за получения девушкой зарплаты от французского колледжа за преподавание русского языка, зарплаты от “Красного креста” и гонорара за фестивали и другие переводы через PayPal» [23].
А с другой стороны в прессе прозвучали имена топ-10 руководителей спецслужб и правоохранительных органов России с интересами за границей, которых никто не трогает: хотя “за последние 10 лет число приговоров по статьям о госизмене, шпионаже и разглашении гостайны выросло в шесть раз. Шпиономанию подогревает и риторика властей о «государстве в кольце врагов». Не проходит и дня, чтобы очередной депутат, член Совета федерации, высокопоставленный силовик или чиновник не высказался об опасностях и угрозах со стороны Запада. Риторика сопровождается принятием скандальных законов, например, об иностранных агентах или о нежелательных организациях. Наконец, недавно принятые поправки в Конституцию отменяют приоритет международного права над национальным. Кажется, что Россия, по мнению властей, наводнена западными шпионами и агентами влияния. При этом родные и близкие самых высокопоставленных российских силовиков вели бизнес, используя западные юрисдикции, имели счета в зарубежных банках, а в некоторых случаях обращались за видом на жительство в странах НАТО” [24 – 25].
Система защищается, создавая двойные стандарты. Она дает тем, кто является ее опорой то, что запрещает другим. Собственно говоря, такая модель свойственна не только сфере спецслужб, но и сфере медиа, где “телешаманы”, получая все в свое распоряжение, вечерами пытаются заглушить потоки, идущие из интернета.
Л. Гозман видит причины наступившего “подмораживания” в следующем: “Было две причины, как мне кажется, почему стали так давить. Одна причина не столько личная, я не имею чести быть знакомым с Владимиром Владимировичем, сколько корпоративные особенности. Оперативный сотрудник спецслужб не только российских, американских, немецких и так далее, не должен управлять государством, с моей точки зрения. Потому что менталитет спецслужб – это совершенно особый менталитет в любой стране мира. Это суперсекретность, они стоят над законом, для них все враги и кругом заговоры. Это их работа – это правильно, они должны так думать. Если их контролирует гражданское общество, парламент и так далее, то это нормально. Так же как, допустим, действующий генерал должен воспринимать любой движущийся объект как угрозу безопасности своей страны. Они, разумеется, ненавидят свободу, самовыражение. Вариант “если вы умный, чего вы строем не ходите?” – это, конечно, для них, это их менталитет.
Вторая причина в другом, как мне кажется, которая стала усиливаться и усиливаться. У них ничего не получается. Пока были “тучные” годы, пока нефть 150 и прочее, можно позволять чирикать кому-то, но когда становится хуже и хуже все время, надо как-то обосновывать свое пребывание у власти. Он же не может сказать: посмотрите, как мы стали хорошо жить, какие у нас хорошие дороги, какая хорошая медицина и так далее. Он это периодически говорит, но ему никто не верит, потому что все видят, как на самом деле. Ему нужно обоснование, я имею в виду коллективному ему, почему ты у власти. Потому что кругом враги. Потому что враги внутри, враги снаружи, на нас хотят напасть, нас хотят унизить, нас хотят поставить на колени и все прочее. Когда военное положение, естественно, нельзя позволять всяким наймитам наших врагов, вроде вас или меня, чирикать что хотят, потому что все для фронта, все для победы” [26].
С.Алексиевич добавляет еще такой аспект, идущий из прошлого: “наша культура – это культура насилия. Она глубоко вплетена в историю. Иначе мы бы не слышали по телевизору реляции о новом танке, о новом самолете, о новом крейсере. И поэтому маленький человек может только одним защититься – лишь бы не было войны. Я родилась в Украине и выросла в белорусской деревне и все время это слышала. О большой войне говорят скорее сейчас. Мир оказался на таком повсеместном градусе ненависти, что раньше такие проблемы решались только большой войной. И все после нее начиналось наново” [27].
Для Глеба Павловского проблема лежит не в наличии или отсутствии современных технологий: “Я не думаю, что не было возможности объединяться и протестовать. Я даже думаю наоборот, что тогда в 90 годы ходили, протестовали в значительно большем числе, чем протестуют сегодня. Если у тебя поставили дома телефон – это не значит, что ты кидаешься к телефону и договариваешься о создании антигосударственной организации. Во-первых, потому что его могут снять, а тебя посадить. Я думаю, что проблема в людях, а не в технических средствах. Социальные сети, между прочим, прекрасно подходят для формирования нового тоталитарного сознания, я не сомневаюсь в этом. Потому что они формируют на самом деле новый закрытый мир, мир, в котором нет памяти. Не может человек поставить вопрос о том, что было год назад, потому что это не актуально, актуально то, что было вчера.
Даже свою ленту трудно просмотреть, кто в здравом уме будет просматривать свою ленту. Это уже не роман “Война и мир”, то есть нет места большим текстам и нет места анализу. Анализ нельзя вместить не только в строку Твиттера, но нельзя вместить и в запись в блоге. Реплики, это разовые реплики. Ты сказал – красиво, много лайков. Пошел дальше. Забыл. То есть потенциально, как и в любой человеческой системе, в социальных сетях может возникнуть угроза человеческой свободе. И она возникнет, я абсолютно уверен. Какие-то зачатки этого мы видели в стадах платных троллей, которые носятся с топотом и ржанием и периодически начинают все кричать что-то одно в одну дуду то против Pussy Riot, то против американских усыновителей, то еще что-нибудь. Это тоже кто-то делает. Это такой управляемый плебс, на самом деле десоциолизированный, социопатичный и являющийся патриотами только по платежной ведомости. Понятно, что изменится ведомость, изменится и патриотизм. Так что здесь нельзя рассчитывать на то, что социальные сети сами сделают, создадут гражданское сознание” [28].
Мир управляем прямым и косвенным воздействием. Не зря на “мягкую силу” как на способ воздействия Дж Най обратил внимание уже в наше время, хотя, конечно, она существовала всегда. Просто мир действительно стал мягче к человеку, но при этом надо было сохранить управляемость, и ее сохранили, расширив инструментарий воздействия. Линейное воздействие – заметно, нелинейное – проходит мимо. Оно казалось более сложным, когда были другие, более физические методы, воздействия. Когда физические методы отходят в сторону, приходится пользоваться иным инструментарием.
И наоборот, возможен возврат к физическому инструментарию. С. Осипова пишет: “Пытаться заставить молчать могут кого угодно: журналистов и врачей, заключённых и силовиков, политиков и случайных свидетелей того, как колонна танков едет в сторону границы. И чтобы заставить молчать, представители власти “демократической” страны используют, как ни странно, законы, а часто и вовсе принимают именно для этой цели новые. Так были придуманы законы об “иностранных агентах” – НКО, физических лицах и СМИ; статья о митингах (“дадинская” ст. 212.1 УК); ужесточения в уставе Вооруженных сил России, которые запретили военным указывать информацию о своей службе в интернете и СМИ и иметь телефоны на службе; выхолащивание ОНК; запрет Министерства здравоохранения врачам публично высказываться о коронавирусе и многое другое.
Потому что если у кого-то получилось добраться до правды, то он должен молчать – не давать интервью, не проводить расследования, не выходить на акции протеста, не осаждать информационную крепость. <> Это попытки поставить блок на всех, кто имеет доступ к хоть сколько-нибудь общественно важной информации, которую, по мнению представителей власти, этому самому обществу знать необязательно и даже вредно. Гражданам показывают, что прийти могут за каждым: за тем, кто открыто противостоит вранью и коррупции; за тем, кто участвует в выборах; за тем, кто пишет об этом; за теми, кто рассказывает о протестах и поддерживает их участников. Гражданам показывают, что правоохранителям неважно, кого задерживать, сколько лет задержанному или арестованному, чем он занимается, кто у него на попечении, как треснет или сломается его жизнь и жизнь его близких” [29].
И это теперь называют ресоветизацией в отличие от десоветизации недавнего прошлого. Е. Мишина пишет [30]:
– “В последнее десятилетие российское нормотворчество и российское правоприменение ясно демонстрируют, что ветер перемен теперь дует совершенно в другую сторону. Десоветизация, одна из ключевых задач постсоветской трансформации, не просто перестала быть приоритетом — она исчезла с повестки дня. И наш паровоз теперь летит не вперед, а назад, в советское прошлое. Можно называть разные даты начала процесса ресоветизации. Но наиболее четко эта тенденция обозначилась с начала 2010-х. И не просто обозначилась, а стала мейнстримом. Все изменения, произошедшие в этот период — это кирпичики, используемые при строительстве стены, которой Россия начала отгораживаться от общепризнанных демократических принципов и принципов и норм международного права. Одновременно с этим начали возрождаться самые худшие традиции и практики первых десятилетий советской власти. Более того — инициаторы этих изменений возвращают страну в период классовой борьбы, когда враги и снаружи, и внутри, и врагов этих следует изобличить и обезвредить”;
– “Дело DОХА показало, что возвращается еще один хорошо известный советский принцип — принцип аналогии. Согласно этому принципу, если действие или же бездействие считалось общественно опасным деянием, но при этом данный состав преступления не был предусмотрен действующим уголовным правом, это вовсе не означало невозможность уголовного преследования за совершение такого деяния. Здесь на авансцене выступал судья, которому надлежало изыскать в действующем советском законодательстве состав преступления, сходный, по определенным признакам напоминающий или аналогичный совершенному действию (бездействию). Эту норму и подлежало применить в конкретном деле”.
Мы стали жить в мире перемен, но в ряде случаев этот мир перемен разворачивает нас назад, поскольку система управления оказалась неспособной к новым реалиям. Она начинает разворачиваться к проверенному советскому принципу властного монолога путем запрета любого альтернативного мнения. При этом новые поколения тяжело воспринимают этот разворот.
Литература
