Георгий ПОЧЕПЦОВ, rezonans.kz
Вместо этого медиа отображают “избранное”, которое с их точки зрения является более значимым, чем “норма”. Это выступающее за пределы “нормы” уже по определению не является обычным. Плюс к этому добавляются интересы тех, кто заинтересован в освещении: от политиков до бизнеса. А также интересы тех, кто заинтересован в молчании о событиях: тоже от политиков до бизнеса. Громкое говорение или молчание являются типичными реакциями информационного реагирования на события.
Исследователи акцентируют то, что информация всегда приходит с той или иной точкой зрения на нее: “Почти любая потребляемая информация не может быть объективной, поскольку информационная ситуация часто инициируется кем-то по каким-то причинам, соответствующая информация готовится для передачи целевой аудитории людьми, которые имеют свои осознанные или неосознаваемые предпочтения, представления, характеристики восприятия, свое отношение к информации, передаваемой в месседже, как и множество случаев своих собственных целей для передачи информации, одновременно сами медиа (их владельцы) также имеют свою позицию и редакционную политику. В результате практически нет “чистой” информации в информационном пространстве, в большинстве случаев мы имеем непрямое информирование, подготовленное так, чтобы принять во внимание чьи-то интересы и цели” [1].
Сказанное отличается от увиденного. Так как каждый видит по-своему и имеет свои цели в произошедшем. Условный пример – футбольный матч, закончившийся поражением одной из сторон, и обе стороны расскажут об этом совершенно по-разному.
Но еще серьезнее отклоняется от реальности виртуальное пространство. Если информационное пространство все же должно соответствовать действительности, особенно в случае традиционных медиа в “дофейковую эпоху”, когда существовал серьезный контроль достоверности, то у виртуального нет таких обязательств. Мы смотрим и читаем с большим удовольствием о том, чего не было на самом деле.
Литература и искусство являются самыми главными генераторами виртуальности, как раньше это делали религия и идеология. Нас спасает только то, что их виртуальность каждый раз иная, в то время как религия и идеология удерживали в массовом сознании все время одну и ту же. Дополнительно к этому пространство развлекательности разрешает существование разных виртуальностей. Из конкуренция носит мягкий характер. В то же время религия и идеология находились в жесткой конкуренции, уничтожая чужие виртуальности, так как хотели быть монополистами. Пространство развлекательности – диалогическое, здесь нет права на монополию. По этой причине фильмы и книги легко переводятся на разные языки. Здесь центральность достигается качественностью и массовостью продукта.
США имеют нарративное лидерство в кино и телесериалах, управляя мозгами с помощью нарративов. Мы живем в эпохе развлечений, а не идеологии, поэтому такое лидерство весьма важно. Идеология еще осталась в головах лидеров, но ее нет в головах населения. Поэтому нарративы возвращают ее в виде легкого черно-белого мира. В нем каждая страна видит себя на белой стороне, а своих потенциальных врагов на черной.
Харари считает, что виртуальность является единственным, что отличает людей от животных. Она же позволяет объединять большие массивы людей. К виртуальности он относит религию и идеологию, как и все то, что нельзя увидеть глазами.
В статье в газете New York Times он раскрыл некоторые слабые места конспирологических теорий: “Глобальные теории заговора страдают от одного и того же недостатка: они представляют историю очень простой. Ключевой предпосылкой глобальных теорий заговора является то, что миром относительно легко манипулировать. Маленькая группа людей может понимать, предсказывать и контролировать все: от войн до технологических революций и пандемий. Особенно значима способность такой группы видеть на десять шагов вперед на мировой шахматной доске. Когда они выпускают где-то вирус, они могут предсказать не только то, как он распространится по миру, но и то, как он повлияет на глобальную экономику год спустя. Когда они запускают политическую революцию, они могут контролировать ее ход. Когда они начинают войну, они знают, как она закончится” [2].
И еще: “С большой властью приходит и большая публичность. Реально во многих случаях большая публичность является условием получения большой власти. Например, Ленин никогда бы не получил власти в России, если бы он избегал общественного взгляда. И Сталин, который сначала любил действовать за закрытыми дверьми, но после того, как он монополизировал власть в Советском Союзе, его портреты висели в любом кабинете, школе и доме от Балтики до Тихого океана. Власть Сталина зависела от этого культа личности. Идея, что Ленин и Сталин были ширмой для реальных правителей, стоящих за сценой, противоречит всем историческим фактам” (там же).
США боролись интенсивно с Советским Союзом в виртуальном пространстве, подчиняя себе мозги всего человечества, включая советские. В результате таких атак на массовое сознание и пришла в результате перестройка.
Более системно все это начало происходить во времена Рейгана. Виртуальное пространство кино и литературы стало основным местом боя. Оно всегда удобно в этом плане, поскольку всегда побеждает тот, кто пишет или снимает. Здесь не может быть ничего случайного. Кому виртуальная война, а кому мать родна…
Накал страстей холодной войны ярче всего проявлялся в виртуальном пространстве из-за его односторонней управляемости: “В начале 1980-х, впрочем, президентом США стал Рональд Рейган, который в немалой степени набирал рейтинг с помощью апелляции к патриотическим чувствам электората и образу сильной Америки. А для подобной риторики требуется враг — и СССР был провозглашен «империей зла». Вслед за этим на экран хлынули самые демонические русские, каких только видел Голливуд, — от того же Ивана Драго в «Рокки 4» и садиста-полковника в другом творении Сильвестра Сталлоне «Рэмбо 2» до безликих орд оккупантов в «Красном рассвете» и «Вторжении в США». Но уже к концу десятилетия перед Америкой замаячит победа в холодной войне — и Голливуд совершит интонационный разворот на 180 градусов. Русский человек перестает быть агентом коммунистической идеологии, он становится ее жертвой. Сначала — еще держащейся за остатки советского величия, но уже готовой к диалогу и партнерству (герой Арнольда Шварценеггера мент-международник Иван Данко в «Красной жаре»). Затем — переживающей сокрушительный крах идеалов и ценностей (герой Дольфа Лундгрена, машина для убийства Николай Раченко в «Красном скорпионе»). Ну и наконец невинным дикарем, познающим блага капитализма и свободы (герой Робина Уильямса, саксофонист-беглец Владимир Иванофф в «Москве на Гудзоне») или героически их для себя добивающимся (герой Шона Коннери, капитан-подводник Марко Рамиус в «Охоте за “Красным октябрем”)” [3].
И еще: “Россия в западном кино и сериалах — проекция самого Запада, воплощение или его опасений о самом себе и своем возможном будущем, или ностальгии по более простому, политически ясному в своей дихотомии США/СССР прошлому” (там же).
Одновременно это мир не затратной, а самоокупаемой пропаганды, чего раньше не было. Заняв свое место в нише развлечения, кинопропаганда теперь хорошо зарабатывает. Вот ее успехи: “Кино — если не важнейшее, то как минимум самое прибыльное из искусств (не считая видеоигр). По итогам 2019 года объем мирового рынка проката достиг 45,1 миллиарда долларов. В России индустрия уступает по сборам США и Китаю, но тоже бурно развивается: 852 миллиона долларов в прошлом году и рост на 8,7 процента” [4].
Упомянутые видеоигры также несут в себе квази-идеологическую нагрузку. Другого быть не может, поскольку и кино, и они строятся на той или иной модели мира. Когда Россия делает сериал “Спящие”, то там агент ЦРУ будет главным врагом, в американском же фильме он будет борцом за свободу. Это особенность пропаганды работать не только в черно-белых мирах, но и в мире, где есть параллельная реальность. Западный сериал “Чернобыль” рассказывает одну историю, российский – о той же аварии, но уже при участии агента ЦРУ.
Видеоигры дают игрокам тот же вариант счастья победы “своих” над “чужими”, как религии и идеологии, например, ср. такое описание: “Call of Duty: Black Ops Cold War — уже 17 игра во всей серии и пятая с припиской Black Ops в названии. Но с точки зрения сюжета Cold War — почти самостоятельная история, которая фактически продолжает, но никак не развивает идеи оригинального шутера десятилетней давности. Разработчики из Raven Software (им также помогали студии Treyarch и SledgehammerGame) решили вернуться в сеттинг холодной войны, тайных операций и альтернативной истории. Тут стоит похвалить сценаристов. Такой гремучий коктейль из размашистой «клюквы», шокирующих сцен и психоделических трипов легко было испортить. Но от происходящего на экране порой получаешь тонну спинномозгового удовольствия” [5].
Кстати, о первой видеоигре Tennis for Two рассказывают так: “Ее создатель, Уильям Хигинботем, потратил на создание игры всего лишь пару часов и один осциллограф (прибор для исследования электрических сигналов). Хигинботем намеревался просто развлечь посетителей лаборатории, но сделал большой подарок всему человечеству. Спустя 60 лет почти половина населения Земли играет в видеоигры — на компьютерах, мобильных устройствах и консолях. Есть мнение, что Хигинботем занялся разработкой видеоигры для того, чтобы показать, что наука предназначена не только для войн и разрушений. Таким образом ученый хотел искупить свое участие в разработке ядерных бомб — тех самых, которые за 13 лет до дебюта Tennis for Two, были сброшены на Японию. Так, вся игровая индустрия родилась из ядерного пепла” [6].
Игра еще сильнее, чем сериал, “обрезает” контакты человека с реальным миром, заставляя погрузиться в нее. Он пассивен, это похоже на замутненное сознание, поскольку человек следит только за основными действиями, особо не обращая внимания на второстепенные, с помощью которых тоже идет воздействие.
О видеоиграх еще пишут так: “По мере того как видеоигры стали усиленно сложными виртуальными мирами, разработчики добавляют вашу способность потерять себя в них. Они приглашают вас сделать свое дело. Найти некоторые моменты мира в пикселях подальше от стрессов реального мира” [7].
Итак, и пропаганда, и идеология, и развлекательность являются созданием виртуальности. Они строят мир в мозгах, увлекая туда людей. И долгие годы нахождения там приводят к тому, что люди перестают различать, где правда, а где виртуальность. Во многих случаях им нужнее даже виртуальность, чем правда, в противном случае религия и идеология не занимали бы свои почетные позиции столетиями.
Религия и идеология диктуют массовому сознанию конкретные модели поведения и свою модель мира. Их модель мира является “вооруженной”, она толкает людей и страны на войны, направленные на то, чтобы их модель мира правила везде. Примером такой мощной виртуальной войны была и холодная война. Правда и до этого религии “огнем и мечом” захватывали континенты.
Читатели перенимают из книг модель мира героев. Например, так произошло с Гарри Поттером. Исследования в свое время показали, что чем больше книг о Гарри Поттере прочел молодой человек, тем он с большей вероятностью голосовал за Обаму президента [8]. То есть получается, что Дж. Роулинг помогла в президентских выборах. Эти исследования пересечения развлекательного и политического были продолжены и на другом материале [9 – 10].
Э. Гиржинский объясняет так процесс нарративной транспортации, который имеет место в таком переходе: “Это не рационально, и в этом суть. Когда мы переносимся, мы не думаем, что нас там нет. Реально мы думаем, мы там, мы часть этой истории” [8].
Кстати, любовь советской пропаганды к художественным произведениям лежит именно в этой точке переноса. Читая статью в газете о подвиге, мы не повторяем этот путь в своей голове, но повесть или роман заставит нас это сделать.
Изучая такую транспортировку массового сознания в мир “Игры тронов”, Гиржинский увидел, что в результате сериала зрители начинают верить в то, что мир не очень справедлив. При вере в справедливый мир вы начинаете верить, что хорошие вещи случаются с хорошими людьми, а плохое случается с плохими [11]. Традиционные сюжетные вещи типа счастливых концов и сильных маскулинных героев удерживают консервативные идеи справедливости и лидерства. Он пишет: “Эта модель мира влияет на поддержку определенных видов политики. Например, если вы верите в справедливый мир, вы, вероятно, поверите в то, что бедные люди заслуживают быть бедными. И неудивительно, что эта модель мира оказывается связанной с меньшей поддержкой программ по борьбе с бедностью, с программами против дискриминации в образовании и приеме на работу. Она также ассоциируется с негативным отношением к бедным и поддержке авторитаризма. Вера в справедливый мир активируется как психологический ответ на дискомфорт от жертв злоупотреблений, преступлений, экономических катастроф и войны. Вместо того чтобы ю\бороться со сложными эмоциями, возникающими при виде этих жертв, эта модель мира выступает как щит – зачем тратить эмоциональную энергию и ресурсы на этих людей, ведь они заслужили то, что получили?”.
Кстати, Президент Трамп подчеркивал, что “Игра тронов” направила его на более жесткие действия в отношении Ирана, даже его фраза в Твиттере “санкции близко” выросла из “зима близко”. Э. Гиржинский говорит: “В наше время интенсивной поляризации, в терминах риторики и того, что политические противники видят другую сторону как угрозу стране, история, рассказанная в “Игре тронов”, может резонировать. Как и борьба за власть в целом” [12].
Гиржинский считает, что есть связь между такими сериалами и верой в справедливый мир [13 – 14]. Когда вы находитесь в виртуальной реальности, попав туда в результате нарративной транспортации, вы с ней не спорите, поскольку у вас нет для этого ресурсов.
Виртуальная действительность, в которую порождается человек, не вызывает у него никакого сопротивления. Причем это не прямые политические месседжи. Это не идеология, это более тонкая материя. Тут работают только косвенные переходы.
Прямые месседжи дают медиа. Их напарвленность целиком понятна. Они не могут порождать неоднозначные высказывания, поскольку цена ошибки в реальной политике очень высока. Традиционные медиа несут ответственность за свои слова, даже если они неверны, поскольку отражают требования текущей политической ситуации.
Беларусь своими официальными медиа ведут серьезную пропагандистскую борьбу со своим же народом. Приведем некоторые наиболее явные примеры, направленных на Беларусь и Россию, поскольку работает одна скоординированная система пропаганды:
– “Один из главных нарративов, который транслируется российским гражданам – общие прошлое, настоящее и будущее беларусского и российского народов. В большинстве сюжетов, посвященных Беларуси, в той или иной степени эта идеологема присутствует. Не менее значимым/актуальным для российских СМИ является и формирование уверенности у российского получателя информации в нелигитимности беларусской власти, ее антироссийском характере. Еще более негативный имидж создается беларусской оппозиции и участникам протестов. На контрасте с властью и оппозицией образ беларусского народа российские пропагандисты рисуют невероятно позитивным и дружелюбным по отношению к России. Рефреном во многих сюжетах звучит тезис про мудрый беларусский народ, который сам во всем разберется, если ему не будет мешать условный Запад и немного поможет Россия” [15];
– “Совещания и выступления Лукашенко занимали центральное место в новостном вещании. Госканалы выступали в привычной роли информационного обрамления его рабочего графика. Еще одним центральным блоком сюжетов оставались антипротестные репортажи и комментарии. В частности, вновь продвигался ролик «Это не мы», воспевающий спокойную жизнь в противовес протестам. На грани нейтрального и идеологического балансировало освещение пандемии, которая нередко используется для прославления эффективности курса государства и принятых в Беларуси мер (на контрасте с проблемами в других странах)” [16];
– Украина тоже является объектом такого нарративного воздействия: “Базовый нарратив кремлевских СМИ совпадает в обеих странах. Это четкое определение внешнего врага, противовесом которому является Россия. Развитие этого нарратива — Украине и Беларуси выгодно углублять сотрудничество с Москвой, так как их будущее возможно лишь в альянсе с Россией либо вообще в ее составе, как в случае с Беларусью. Этот глобальный стратегический нарратив разбивается на множество более узких сюжетных линий, которые используются в зависимости от конкретных событий и тактических целей в каждой из стран” [17].
Сегодняшний мир живет в беспрецедентной ситуации, когда в каждой стране свободно может гулять любая (или почти любая) информация. При этом мир не стал информационно безопасным, чтобы это позволять. Он просто раскрылся чужому информационному и виртуальному пространству в невероятных масштабах. США, например, видят у себя информационную активность России, Китая и Ирана.
Р. ДиРеста обсуждает таких двух активных российских “игроков” в американском информационном пространстве. Это Агентство интернет- исследований и ГРУ. Их работу она описывает так: “Они используют фиктивные личности, изображающие, что они из той страны, на которую нацелены, утверждающие, что они местные, изобличающие нечестные действия людей власти. Они также пишут длинные тексты, новостные статьи, подписанные несуществующими людьми. Если вы читаете свой любимый блог, который ненароком принял статью от одного из таких фейковых журналистов, вы читаете российскую пропаганду. Это старая стратегия времен холодной войны. Они просто адаптировали ее под эру интернета” [18]. Сегодня накопился уже огромный опыт по анализу работы этого Агентство интернет-исследований [19 – 25]. Есть также опыт того, как в России интернет-поиск тоже “сделали послушным”, чтобы на первые места должны попадать правильные и нужные новости [26].
Это информационное пространство, но еще сильнее нужная модель мира создается и воссоздается в виртуальном пространстве. Поскольку фильм нельзя снять без госфинансирования, как и получить прокатное удостоверение от государства, даже если он снят не на государственные деньги.
Под таким же контролем находится и церковь, причем еще с советских времен, а это еще один создатель виртуальной реальности, причем достаточно сильной и традиционной. Контролировались и свои, и эмигрантские священники [27 – 28].
Однотипно обстоит дело и с нетрадиционными религиями. Стоило Виссариону (С. Тороп) построить свой город солнца” в красноярском крае, правда, основываясь на конспирологической гипотезе, что мир будет разрушен, а спасутся только те, кто будет с ним, как его забрали двумя вертолетами ФСБ.
Сектовед А. Дворкин говорит: “Большая загадка, как человек без видимой харизмы, занудный и косноязычный смог стать настолько популярным среди своих соратников. Думаю, он попал в нужный момент в нужное окружение. При всей его серости и посредственности у него есть способность создавать винегрет из расхожих идей. Большая часть людей, которые его окружают, прошли через оккультную подготовку. Это уже пожилые люди, которые были в уфологических кружках, рериховском обществе, увлекались астрологией. Он, как правило, подбирает уже поврежденных людей, которые мыслят в оккультных категориях” ([29], см. также [30 – 31]).
Все это направлено на контроль виртуальности. На сайте телекомпании можно прочесть заглавие “Государство зачищает инакомыслие: как живут в общине Виссариона и за что задержали их лидера” [32]. В газете такое: “Охотники за вашими головами. Государство возвращает принудительную психиатрию: Виссарион и его последователи отправлены в институт им. Сербского” [33]. То есть направленность мыслей журналистов понятна. Они высказываются даже жестче: “Москве, конечно, видней, что она делает, но нельзя не отметить тенденцию: теперь она все чаще вытягивает из азиатской России не только деньги и экспортные ископаемые, но и фигурантов громких дел. Сейчас это тоже ресурс, еще одна нефть. Его переработка служит подавлению инакомыслия, гражданской инициативности и автономности. А вся история виссарионовцев — об этом, о создании мира параллельного, удравшего от нас и в нас не нуждающегося. Нет, никого не отпустим. Россия потому и получилась такой большой и длинной, чтоб было куда человеку от нее сбежать и спрятаться” (там же).
Такая же ожесточенная борьба ведется и с современной зарубежной церковью: “Само существование РПЦЗ, конечно, доставляло большой дискомфорт патриархии, а еще больше — ее кураторам на Лубянке и в Кремле. Вся история Зарубежной церкви сопровождалась разделениями, когда патриархия и советская агентура с разной степенью успешности отторгали от нее те или иные епархии или приходы. Об этих «спецоперациях» сейчас уже немало написано. Бежавший из России офицер ФСБ Константин Преображенский издал в Бостоне расследование «Отравления в Русской зарубежной церкви»; несколько глав посвящено деятельности советских спецслужб против РПЦЗ в недавно вышедшей книге Андрея Солдатова и Ирины Бороган «Свои среди чужих». Самой успешной из этих операций стало «поглощение» РПЦЗ патриархией в 2007 году, старт которому дал личный визит Владимир Путина в Синод РПЦЗ в Нью-Йорке четырьмя годами ранее. Ценой беспрецедентного давления, огромных финансовых вливаний Москве удалось раздробить РПЦЗ и подчинить себе значительную ее часть, что было преподнесено пропагандой как «воссоединение Русской церкви» и «окончание Гражданской войны». Как всегда, пропаганда очень далека от реальности…” [34].
Государство хочет контроля над всем, поэтому ищет пути контроля ментального пространства. И нетрадиционная религия в этом плане ему всегда будет интересна, так как там не только спрятан иной инструментарий контроля, но он еще и получил успешную реализацию.
Судя по зарплатам ведущих телевизионных политических ток-шоу, государство довольно их работой, врагов там проклинают качественно. Однако иногда эти допускают некий “перехлест”, вступая в борьбу вне своих телепередач. Возникают ненужный шум, вытягивающий их из телевизионного поля, где они доминируют, поскольку могут отключить микрофон любому своему гостю, в ситуации возможного проигрыша в пространстве, где такого права у них нет. Часто в такие ситуации попадает не в меру активный В. Соловьев. Последним примером стала его полемика с М. Солониным из-за “Новых известий” [35 – 36]. Там Соловьева вытащили на неконтролируемое им поле, и он проиграл. А у Солонина, как можно увидеть, есть опыт неприятия таких программ. Вот его заметка еще 2016 года: “У меня зазвонил телефон. Первый канал приглашает меня принять участие в программе “Время покажет” (ведущий Артем Шейнин), где будут обсуждаться “28 панфиловцев”. Я немножко подумал и решил, что выступать в качестве “мальчика для битья” (причем, с учетом формата данной программы, не в метафорическом, а в прямом смысле этих слов) я не хочу. В результате я прямо и конкретно объяснил, что боюсь и на передачу не приду. Кому интересно, могут посмотреть 2 декабря – кого патриоты будут бить вместо меня [37]. Это хорошее описания таких телешоу, где активно бьют инакомыслящих.
Государства во все времена контролировали и информационное, и виртуальное пространство, добиваясь единства мыслей и поведения. Жесткую религию сменила не менее жесткая идеология, что в свое время породило холодную войну, когда бьют, но не убивают, поскольку все происходит в информационном и виртуальном пространствах. Сегодня мы тоже имеем вариант подобного информационно-виртуального противостояния. Ситуация для государства осложнена тем, что в холодную войну 1 у советского человека не было права на свое мнение, а было право на молчание. Сегодня все не так. В условную холодную войну 2 собственное население имеет право на свое мнение. Поэтому телепропагандистам приходится платить такие сумасшедшие деньги, которые и не снились журналистам советского времени, чтобы они своей работой смогли заставить население вернуться к молчанию.
Мы всегда жили и живем в мире нескольких реальностей: физической, информационной и виртуальной. Контроль физической реальности облегчен, поскольку у государства, любого, есть право на насилие. В информационном и виртуальном пространствах такого права у государства нет. По этой причине ему и нужны варианты политических ток-шоу на государственных каналах, где и реализуется право на информационное и виртуальное насилие в пределах времени передачи.
Телепередача заканчивается, но нет конца борьбе нанайских мальчиков. Это был такой номер, где артист надевал специальный костюм-куклу, изображающий двух борцов. Телевизионные политические ток-шоу нашего времени напоминают такую борьбу. Это новый тип скрытой пропаганды, где государство всегда будет одерживать победу, иначе зачем в противном случае все это ему затевать.
Виртуальность проявляется также и в физическом пространстве тоже в виде названий улиц и площадей и одиноко стоящих памятников. При этом здесь виртуальность носит “долгоиграющий” характер. После всех отрицательных рассказов массмедиа, и мавзолей Ленина стоит и памятник Сталину рядом. Уход памятников является приметой падения той или иной виртуальности, как это было с “памятникопадом” в США, который как ураган сносило движение Black Lives Matter.
Виртуальность побеждает реальность, когда ею умело руководят. Сегодняшняя зависимость граждан от соцсетей и Интернета в целом создает новый инструментарий воздействия, который одновременно является и быстрым, и дешевым (см. некоторые примеры [38 – 39]). Сегодняшний человек живет еще сильнее в информационно-виртуальном доме, построенном для него чужими руками.
Вот выводы из исследования Австралийского института стратегической политики: “Россия является наиболее активным иностранным игроком на этом поле. Это исследование идентифицировало 31 выборы и 7 референдумов в 26 странах, где за последние десять лет Россия предположительно использовала тактику иностранного кибер-вмешательства. В отличие от действий многих других государственных игроков подход России был глобальным и обширным. Много российских попыток оставались сфокусированными на Европе, где Москва предположительно использовала кибер-инструментарий для вмешательства в 20 выборов, включая выборы 2019 в европейский парламент и семь референдумом. Из 16 атакованных европейских стран 12 являются членами ЕС и 13 членами НАТО. Другим фокусом для России были США и хотя реальное влияние на избирателей остается дискутируемым, российскоре вмешательство стала ожидаемой частью американских выборов. Москва также пыталась вмешаться в выборы нескольких стран в Южной Америке и Африке, возможно, пытаясь подорвать усилия по демократизации и повлиять на их внешнеполитические ориентации” [40].
Каждая страна хочет жить в своем не только физическом, но информационном или виртуальном доме. И наши мысли при этом должны быть нашими, в не пришедшими откуда-то извне. Виртуальные победы должны закрывать реальные поражения, в этом всегда была суть пропаганды.
Литература:
