И даже выборы демонстрируют триумф отклоняющихся представлений, когда конспирология становится одним из факторов принятия решений: “любители QAnonна платформах соглашаются, что Байден пытается незаконно украсть выборы – идея, не основанная на доказательствах, но продвигаемая в Твиттере видными фигурами правого крыла, включая президента и его сына. Как только Трамп остановился на этом нарративе, поддерживающие QAnon оказались возбужденными и сфокусированными” [4].
Возрастание неопределенности требует нетрадиционных методов восстановления определенности окружающего нас мира. Тут начинают цениться любые подсказки. Это поле, к примеру, конспирологии, которая расцветает именно в ситуации падения определенности. Неопределенный мир пугает всех, поскольку все действия становятся непредсказуемыми. С другой стороны, пугает и сверхопределенность, которой характеризовался Советский Союз, когда его последнему периоду недаром приклеили слово-символ “застой”. Тогда все завтрашние дни напоминали вчерашние, как в каком-нибудь фильме, когда все повторяется до бесконечности. С другой стороны, период застоя население по социологии вспоминает как один из лучших.
Пандемия в очередной раз продемонстрировала всем важность моделей определенности для выживания, человеку трудно жить в мире с элементами хаоса. Мир неуправляемый всегда хуже мира управляемого. В ряде случаев власти создают видимость управляемости, хотя на самом деле ее нет. Пандемия вскрыла то, что никто себе представить не мог: власти нет, ее сил и возможностей ни на что не хватает. Строить дороги – это одно, а спасать людей – совершенно другое. В последнем случае ошибки сразу выползают наружу.
Отсюда возник и расцвет конспирологических теорий, где главным врагом почему-то был объявлен Билл Гейтс. Конспирология видит мир принципиально иначе, чем, например, школа или традиционные медиа. Конспирология вводит в этот правильный мир “неправильную” структурность в виде заговора сильных мировых игроков. И даже если мы не хотим в это верить, большой процент людей готов впустить в свой мир и такую причину. Наличие определенности является потребностью любого ума, и конспирология “играет” на этом, создавая псевдо- или квази-определенность, создаваемую с помощью неадекватного инструментария.
Иногда чтобы избавиться от определенности, происходит разрушение модели мира с помощью специальных онтологических интервенций. Наиболее выгодно это делать в точках гиперполяризации, когда уже происходит такое разрушение, и общество разделено на “непримиримые” группы. Это пандемия, выборы и референдумы [5 – 6]. Google и Microsoft отмечают кибер-атаки на людей, работающие в кампаниях Байдена и Трампа, идущие из Пекина [7]. При этом если российские атаки 2016 г. должны были увеличиться шансы Трампа на президентство, то теперь они направлены на политические фигуры, которые выступают против китайских интересов. Это многолетняя кампания, ведущаяся через множество каналов, включающие бизнес, университеты, исследовательские центры, общественные и культурные группы, организации китайской диаспоры, китайскоязычные медиа, WeChat, китайские соцмедиа.
Вывод по анализу дезинформации в Центральной Европе во время выборов таков: “Мониторинг каналов Фейсбука, которые часто публикуют дезинформацию и прокремлевский контент, показал, что они активно продвигали популистские партии с сильным акцентом на анти-миграции и евро-скептицизме, чтобы усилить социальную и политическую поляризацию на европейском уровне” [8].
Человек живет в трех пространствах сразу – физическом, информационном и виртуальном. По этой причине возникает воздействие одного пространства на другое. Например, религия или идеология из виртуального пространства могут задавать наше поведение в пространстве физическом. Информационное пространство всегда более активно используется, так как нам нужно опираться на него, чтобы передать другому события из физического или виртуального мира. Наличие таких трех пространств принципиально меняет наш статус в природе, поскольку два дополнительных пространства (информационное и виртуальное) во много раз усиливают возможности человека. Соответственно, есть точки, где это может ослаблять функционирование человека и его разума.
Религия и идеология правили миром многие столетия, и люди убивали друг друга за эти виртуальные ценности. Физический мир всегда покоряется виртуальному, поскольку виртуальность находится в наших мозгах, и для нас она имеет даже большую реальность, чем настоящий мир. Все социальное устройство мира виртуально. Таковы все социальные иерархии, заставляющие человека делать те или иные действия или говорить те или иные слова.
Сегодня в мире происходит рост двух супервиртуальностей – США и Китая, которые находятся в конфликте из-за разности своих виртуальностей. Западная или восточная ментальность присущи той или иной стране, но тип организации общества может совпадать или не совпадать с ней.
Россия обладает западной ментальностью граждан, но восточной социальностью системы. Ее общество выстроено под одного лидера, под мощную социальную иерархию, что характерно именно для восточных цивилизаций. Это делает ее менее конкурентной в отличие от США и Китая. США имеют западную ментальность и западное общество, Китай – и то, и другое носит восточный характер. И эта устойчивость позволяет им развиваться. Россия – “раздваивается”: мозги граждан западные, а мозги общества в целом делают под восточную иерархию, где власть носит принципиально сакральный характер. И это, соответственно, “занижает” статус каждого гражданина.
Такое равновесие носит неустойчивый характер, что позволяет власти “играть” то восточную, то западную “партию” по желанию. Экономическая составляющая жизни заменяется здесь патриотической риторикой. Это не является чем-то новым, поскольку так жил и СССР, где идеология главенствовала над всем, как и религия в дореволюционное время. Все время присутствовал определенный нематериальный “стержень”, с помощью которого корректировалась “материальность”.
Вот вроде далекий, но характерный пример такой корректировки. Оказывается, Сталин отслеживал свой грузинский акцент: “В 1949 году готовился очередной фильм «Сталинградская битва», и сам Сталин решил, что грузинский актер не подходит на роль русского вождя и победителя. Тогда он сказал министру кинематографии Большакову: «У Геловани сильный грузинский акцент. Разве у меня такой акцент? Подумайте о подходящем актере на роль товарища Сталина. Лучше всего из русских». На эту роль был взять актер Алексей Дикий. Многие считают, что после победы над Гитлером Сталин окончательно стал чувствовать себя русским вождем и больше не желал отождествления с “провинциальной” в его понимании Грузией” [9].
Кстати, он даже стихи писал по-русски. В рассекреченном фонде Сталина сохранилось его шутливое поздравление Калинину, датированное 21 января 1933-го – “Посвящается товарищу Калинину”:
"Бокия, Миля, Копта, Канта
Сто раз легче прочитать
И дойти до их субстанта,
Чем тебя, мой друг, понять" [10].
Это тоже пример снятия с себя неопределенности путем превращения в вождя без сомнений в его “русскости”. Массовое сознание в принципе не любит неоднозначность, ему нужные прямые и яркие подсказки. Отсюда и роль пропаганды, которая выступает в роли “арифметики” сложного мира, раскладывая все по полочкам. Советский Союз в принципе никогда не был бы построен без пропаганды, которая пронизывала не только СМИ, но и литературу и искусство.
Коронавирус пришел вместе с конспирологией. Он был “чужим” в этом мире, конспирология давала ему понятные типы объяснений. Она встраивала его в схему “кто виноват”, которая во многом центральна для модели мира человека, где все имеет конкретные причины и следствия.
А. Асмолов говорит о нашествии конспирологий: “Наше общество долго находилось во власти конспирологических концепций. Они устойчиво поддерживались нашим телевидением, как «телененавидением», которое всюду ищет образ врага. Хотите понять, откуда у нас это взялось? Смотрите передачи многих наших ведущих на телевидении, и вы получите ответ. Пандемия – это явление, связанное со сложными мутациями, с нарушением равновесия между человеком и природой. И если природу обзывать заговорщиком, – то они правы” [11].
И если он считает, что “той реальности, которая была раньше, уже не будет”, то понятной становится обращение к конспирологии, поскольку происходит поиск новой модели реальности теми методами, которые есть в распоряжении не ученых, а массового сознания. Причем массовое сознание здесь всегда “передатчик”,а не “создатель”. Создается как бы мозгами, а передается ушами…
Мистика и конспирология расцвели перед революций 1917 года. Затем неожиданным, но по сути правильным образом культуру царского времени взяли на вооружение рабочих и крестьян. При этом подлинные создатели и носители этой дворянской культуры были уничтожены, поражены правах, эмигрировали и под. Однако этот тип вершинной по качеству культуры сохранился. Он живет и в западном мире, где Чайковский или Толстой остаются известными. Хотя из года в год число людей, прочитавших “Войну и мир” катастрофически падает.
Носители культуры соцреализма не создали ничего похожего. Более того, даже лучшие интеллектуальные результаты страны были результатом использования мозгов тех, кто воспитывался в рамках прошлой культуры и науки. Это были носители, условно говоря, советско-несоветского разума, который затем перешел в чисто советский. Потом перестройку вновь делали носители советско-несоветского разума, то есть те, кого до этого именовали “отравленными западной пропагандой”.
О Горбачеве, как ни странно, нет воспоминаний однокурсников, как будто он учился в пустых аудиториях МГУ. Только всплывает З. Млынарж, его сосед общежитию, а потом активный участник Пражской весны, после ее разгрома эмигрировавший в Австрию. А далее Горбачев сам попытался продвинуть Млынаржа, что можно увидеть в следующей информации: “только в конце 1989 года, после падения Берлинской стены, личное общение Горбачева и Млынаржа возобновляется. Происходит это в очень странных обстоятельствах: чехословацкого ученого привозят из Вены сначала в Прагу, хотя до этого момента ему был запрещен въезд в Чехословакию (и, вероятно, попасть на родину ему удалось благодаря Горбачеву), а затем его отвозят в Москву. Там состоялась первая за много лет личная встреча, запись которой до сих пор сохранена, и нам удалось ее получить. Из обнаруженной записи следует, что Горбачев спрашивал Яна Урбанека, может ли Зденек Млынарж занять какую-то более весомую политическую должность в новых условиях, сложившихся в Чехословакии. Упоминается в том числе пост члена политбюро, являющегося наивысшим партийным органом власти, а также президента Чехословакии. Из записи следует, что была долгая дискуссия о том, какой пост возможно было бы Млынаржу занять, но в итоге все эти расчеты оказались не соответствующими реальности. Тем не менее это представляет интерес, потому что у нас появляется возможность понять ход мыслей политиков, которые тогда принимали ключевые решения. События в то время развивались очень динамично и взгляды менялись так же быстро” ([12], см. также [13]). Кто-то пишет, что у Горбачева было в студенческое время “агентурное” прошлое. И туда тогда понятным образом вписывается иностранец – сосед по общежитию. Правда, в архиве Митрохина раскрывается, что и Евгений Примаков был агентом КГБ под псевдонимом Максим [14]. Так что такова была практика того мира, которую не хочет принимать мир сегодняшний.
В результате этих фактов и перестройка четче становится под крыло КГБ. Достоверно также известно, что Горбачева в свое время предлагали сделать начальником областного управления госбезопасности. Но Семичастный отказался это сделать [15]. Да и Горбачевы были хороши только на экране, как рассказывает чекист из охраны: “маску радушия Горбачевы надевали только перед телекамерами, а в жизни оказались очень замкнутой, нелюдимой парой. Поведение Михаила Сергеевича было непредсказуемым – он то злился, то молчал, то вдруг впадал в веселье. Невозможно представить, чтобы к нему мог кого-либо привести начальник личной охраны по своей инициативе…” [16].
Вся наша история соткана не столько реальными фактами, как разнообразными попытками их закрыть, чтобы они не мешали подниматься наверх по карьерной лестнице. Негатив “глушится” на всех уровнях: от низших до высших. Вот интересный пример: “летом 1983 г. был задержан человек, собиравший сведения о родителях Андропова. Это была бы бомба, если бы Черненко на Пленуме ЦК заявил, что изменить «политическую и идеологическую надстройку» призывает замаскировавшийся буржуй, ненавидящий Советскую власть! Однако чекистам удалось задержать человека, занимавшегося сбором компромата, и скандальное разоблачение не состоялось. Искали компромат и на Горбачева. Ранее уже говорилось о родственниках Горбачева и его жены, привлекавшихся к уголовной ответственности по политическим статьям. Однако группа Черненко-Федорчука-Романова стала копать и в другом направлении. Что это было за направление, становится понятно из следующего отрывка из интервью:
«С Горбачевым я проработал недолго. (…) Сразу после избрания новый генсек начал увольнять людей пачками. В январе 86-го пришла и моя очередь. Меня он, между прочим, обвинил в том, что я когда-то собирал на него компромат, хотя это была неправда.
— А в чем именно заключался компромат?
— Точно не помню. Какие-то взятки, подношения — в общем, большие суммы. Но я об этих материалах ничего не знал. Все это всплыло без меня. Просто кому-то было выгодно донести на меня Горбачеву. А тот убрал из МВД не только меня, но и целый ряд ответственных сотрудников Главного управления БХСС, которых также подозревал в причастности к этой операции».
Ну что ж, «хотя это была неправда», но целую бригаду, когда-то занимавшуюся сбором компромата, из МВД все же изгнали, и вряд ли Горбачев обвинил в этом Федорчука без каких-либо оснований. Сбор компромата — это одно из направлений работы некоторых ведомств (особенно того ведомства, из которого Федорчук перешел в МВД), и ничего такого необычного в этом нет. Но если Федорчук о сборе компромата на Горбачева действительно ничего не знал («все это всплыло без меня»), и этим самовольно занимались какие-то люди из БХСС, тогда вырисовывается совершенно другая, и гораздо более интересная картина.
По подозрению в этом сборе компромата, происходившем «когда-то» (точное время этого «когда-то» определить невозможно, но приблизительный период — 1983—85), как упомянул Федорчук, был уволен «ряд ответственных сотрудников Главного управления БХСС». БХСС — это борьба с хищениями социалистической собственности. В 1983—86 гг. начальником Управления по борьбе с хищениями социалистической собственности (УБХСС) Главного Управления внутренних дел (ГУВД) Мосгорисполкома был А.Н. Стерлигов, который, оставаясь в кадрах КГБ (в ДР), был командирован в милицию. В 1986 г. он был из милиции уволен и переведен референтом в ХОЗУ Совмина СССР. За участие в сборе компромата на Горбачева, или просто так совпало?" [17].
Перестройка и ГКЧП тоже были периодом резкого скачка неопределенности. При этом перестройка не только растянулась на несколько лет, но и была оформлена “специалистами” как переход к счастью, правда, знание этого счастья было сформировано картинками из западных фильмов, где все с красавицами ездят на мерседесах. И эта картинка не перешла в реальность, поскольку была такой же картинкого и для западного мира.
Эту роль кинокартинки подтверждают слова музыканта Д. Стюарта о сериалах CBS 1978-1991 гг., показывающих стиль жизни в Техасе, сказанные ему Горбачевым.Стюарт передает разговор с Горбачевым так: “Он сказал, что они были более результативны, чем полчаса чего-то другого. Они думали, что люди так живут в Соединенных Штатах. Понятно, что они так не жили” [18]. С другой стороны понятно, что если пропаганда показывала фильм о жизни Павки Корчагина, то она предполагала повтор этого поведения в реальной жизни. Точно такая реакция должна была ожидаться на американский телесериал, и это могло быть одной из причин его выпуска на советский экран. Так что перестройку ковало и американское кино.
Зато ГКЧП длился недолго. Как сегодня становится понятным, это был заговор Горбачева против Ельцина. Причем Ельцин в первый же день хотел бежать прятаться в посольство США. Но ему не дали этого сделать, а отправили в результате на баррикады. По причине этого заговора Ельцин и был столь жесток с Горбачевым и со всеми его сотрудниками.
https://rezonans.kz/voyna-za-umy-chast-2/
Литературовед М. Золотоносов говорит о печатной стороне перестройки такое: “Доминировало мнение, что диссиденты добились своего, победили и КПСС и КГБ и развалили советский идеологический монолит. Говорили о победе академика Сахарова над режимом, вспоминали про текст Андрея Амальрика «Просуществует ли Советский Союз до 1984 года». Однако примечательно, что до страниц «Огонька» этот текст в ходе управляемого процесса гласности добрался только в 1990 году – поближе к действительному демонтажу СССР, когда эта тема начала становиться актуальной для криэйтеров. Скорее всего, КГБ играл на всей этой литературе, как на клавишах органа. Сначала простенькая мелодия «Детей Арбата», потом более сильное сочинение – «Жизнь и судьба» В. Гроссмана («Октябрь», 1988), затем по нарастающей: «1984» Дж. Оруэлла («Новый мир», 1989), «Все течет» того же Гроссмана («Октябрь», 1989). Первые скромненькие публикации Солженицына дружно появились в начале 1989 года: «Нева» (No 1), «Век ХХ и мир» (No 2), рижский «Родник» (No 3). Дружное появление опять же доказывает управляемость. Не менее интересно и другое: в стране вдруг нашлось неограниченное количество бумаги для журналов с миллионными тиражами, вдруг были отменены все ограничения на подписку, существовавшие много лет, то есть предприняты меры к массовому распространению этой литературы” ([19], см. также о народных фронтах как тоже созданных КГБ [20]). То есть организующим ядром перестройки был КГБ.
В. Крючков как глава этого ведомства оценивает пассивность/активность населения того времени в таких цифрах: “если взять население Советского Союза за 100%, то примерно процентов 75-80% – это довольно-таки пассивная была часть населения. Они полагались на власть, на традиции, на целесообразность, не помышляли ни о чем таком экспансионистском, не хотели обострять обстановки. Где-то процентов, наверное, 8 населения действовали активно. И я думаю, что своей активностью, целеустремленностью, неразборчивостью в средствах, в методах ведения своей подрывной работы, они намного перекрывали пассивное поведение значительной части нашего населения” [21].
Советский Союз долго “переключали” во время этой информационной войны со своей собственной картины будущего на другую. Сегодня исчезла и эта модель будущего, поскольку она стала одномерной – в ней присутствует только финансовый успех, достигаемый любыми путями. Наверное, этого мало для современного человека. Советское разнообразие будущего все же было явно большим, и оно опиралось на разные смыслы, а не только на деньги. То есть материальное заменило нематериальное.
Тот же Асмолов интересно замечает: “Любое антропологическое действие, ориентированное на человека и общество, как и любое осмысленное социальное действие, предполагает те или иные образы желаемого будущего, но только в очень четкой фокусировке: что они дают для реализации определенных смыслов и ценностей, как снижают антропологические риски. Сначала ценности и смыслы и только потом технологии и инструменты для их реализации. Именно сначала фокусировка «а ради чего, зачем», потом ответ на технологический, инструментальный вопрос «как». Это абсолютно необходимо, потому что мы находимся в состоянии даже не когнитивного, по Леону Фестингеру, а ценностного диссонанса. Коротко его можно выразить так: как работать с будущим в системе, которая находится в конфликте с любыми инновациями” [22].
Наши новые мозги, возникшие в эпоху интернета, синхронизированы не с реальностью, а с виртуальностью, поскольку мы целыми днями не отходим от экранов. Всех нас невозможно оторвать от видеоигр и телесериалов. Инстаграм рождает потребность в пластических хирургах. Происходит как бы то, что можно обозначить как “отставание мозгов от действительности”. Действительность стала неопределенной, а у мозгов мало инструментария для такой работы
Исследователи видят даже принципиальную неспособность школьного образования дать нужные навыки, поскольку школа должна даже готовить детей к еще несуществующим специальностям. А. Асмолов, например, говорит: “современной школе нужна другая типология задач — с неизвестными данными, с избыточными данными, а не задачи, в которых поезд, выходя из пункта А, непременно приходит в пункт Б. «Есть серьезный риск ригидности, закрепощенности мышления от того, что мы решаем только задачи формального типа с готовым набором условий. В свое время в физтех сдавали экзамен по математике, и никто из абитуриентов не смог решить одну задачу. Почему? В ней не хватило условий. Казалось бы, абитуриент, который на это укажет и напишет, что задача не имеет решения, был бы победителем в этой ситуации. Но не нашлось ни одного. Беда школы том, что она часто готовит к узкоколейному мышлению: только так, по-другому быть не может. Однако в жизни приходится решать задачи в условиях неопределенности. Вводных данных порой не хватает, и единственно верных ответов нет” [23].
Мир неопределенности – это мир тревожный. Люди не привыкли и не способны жить своими мозгами. Они везде ищут подсказок: от телесериалов до соцмедиа. Мир потерял четкие очертания, которые всегда у него были, что, возможно, вытекало из его более стабильного характера в прошлом. Попав в динамику изменений, причем часто внешнюю, пришедшую с соцсетями, человеческий мозг потерял свои способности к адаптации. Скорость изменений оказывается сильнее его способности овладеть ими. Пещерный человек тысячелетиями видел мир одинаковым, и его мозг, который есть у нас, не срабатывает во времена динамики.
А. Витухновская спрашивает: “Возникает вопрос, что делать в сложившейся обстановке. Какие сценарии работают в ситуации хаоса? Только нелинейные. Все те, кто привык действовать по привычным (линейным, цикличным и линейно-цикличным) схемам, с большей вероятностью потеряют ресурсы и падут в состоянии дезориентации. Поэтому в данный момент одиночкам куда комфортней, чем остальным. Более того, часто и действуют они эффективней. Точки принятия решений, из которых соткано наше общее вероятное настоящее и будущее, проходят, в том числе и сквозь тех, кто обнаружил себя в полубезвыходной ситуации и повернул назад, вместо того, чтобы сделать шаг вперед, возможно, тот самый недостающий шаг к обретению реальной экономической, политической и экзистенциальной дееспособности” [24].
Витухновская видит ошибочность выстраивания будущего с помощью коррекции истории, чем сейчас заняты российские власти: “Сильной стороной путинской России является огромная машина пропаганды, которая и не снилась диктатурам прошлого. Но она же и является ее слабой стороной. Я постараюсь объяснить почему. Вся эта конструкция базируется на придании неадекватно высокой значимости историческим событиям, актуальным и уместным в определенном периоде развития общества. А именно, речь идет об индустриальном и постиндустриальном мире, на смену которому уже пришел мир постинформационала.
Россия хочет привнести в современный, динамично развивающийся глобальный контекст застарелые достижения, на поверку оказывающиеся всеобщими. Буквально, несмотря на единую (вполне адекватную) тенденцию к пересмотрам результатов Второй Мировой войны, где победа явилась суммой усилий всех стран-союзников, а не отдельных героических потуг какой-либо одной стороны. Самая идея о том, что можно однобоко пересмотреть исторические позиции и назначить себя победителем, не кажется столь невероятной. Вполне возможно, что определенные экономические мотивы позволят западному миру формально одобрять и (или) хотя бы не критиковать эту геополитическую особенность. Все прекрасно понимают, что никакой идеологии в изначально-сакральном понимании этого термина уже не существует. Да и само понятие «геополитика» фактически нивелировано и является некорректным и нелегитимным, более того — экономически несостоятельным” [25].
Будущее без истории не построить, но нельзя строить историю, словно это военизированное подразделение, где все цари и генсеки командуют полками по твоему усмотрению. Это просто модель уничтожения неопределенности в настоящем за счет искажения истории. Но если так активно менять историю по желанию политиков, мы все равно рано или поздно попадаем в неопределенность в настоящем и будущем.
Н. Леонов очень точно охарактеризовал конечную точку в гибели СССР: “Это были совсем не умные по своим поступкам, но очень амбициозные, властолюбивые люди. Поэтому в памяти народной гибель СССР оказалась связана с личным конфликтом между Горбачевым и Ельциным. Первый стал символом дряхлого советского строя, не сумевшим обновить и укрепить его, а второй вольно или невольно объединил вокруг себя все неолиберальные, прозападные силы, добившие страну. Горбачев до сих пор полагает, что все делал правильно. Он не в состоянии здраво оценить итог своей деятельности, что говорит о его глубокой интеллектуальной ущербности. Ельцин чуть не со слезами на глазах каялся перед народом, объявляя о своей отставке, признавал, что оказался не способен выполнить обещанное. Обстоятельства, мол, оказались сильнее. Ни тот, ни другой не смогли объяснить народу, чего они хотели, к чему стремились, начиная свою роковую «драчку». В результате страна оказалась обречена на величайшую геополитическую катастрофу ХХ века” [26].
Сложно жить в мире без будущего, но еще сложнее жить в мире без прошлого. Концепции прошлого менялись почти бесконечно, начало чему положила перестройка. Были ли подвиги 28 панфиловцев или Зои Космодемьянской реально неизвестно. Но они записаны в учебники истории.
Россия принимает законы, запрещающие критиковать советское прошлое [27 – 28]. Вот как оценивает их историк Н. Петров: “Начинать, видимо, надо с того, что закон этот, в отличие от всех европейских мемориальных законов, кроме турецкого, построен на том, что он защищает от критики власть. Все мемориальные законы, принятые в Европе, во Франции, в Германии, запрещают отрицать преступления власти. Наш закон запрещает предъявлять претензии власти” [29].
О. Губарев рассуждает: “Или сотрудники СК будут полагаться, как уже не раз было во времена СССР, на мнение привлекаемых экспертов-историков? Например, когда КГБ заводил дело на диссидента Андрея Амальрика в 1970-е годы, в вину ему собирались в числе прочего поставить его историческую работу «Норманны и Киевская Русь», написанную в 1960-е годы, и переписку по поводу этих исследований с датским историком-славистом А. Стендер-Петерсеном. Для оценки книги, не будучи специалистами и ничего не понимая в области истории Древней Руси, Комитет привлек историка Б. А. Сутырина в качестве эксперта, и он, что тоже вполне понятно, дал свое заключение по поводу этой работы в желательном для власти ключе, судя по всему, устроившее КГБ” [30].
Следственный комитет создает свое подразделение из тех, кого можно обозначить как “историки в погонах”. Они лучше историков знают, где правда, а где нет. Польша в ответ хочет создать свое подразделение по борьбе уже российскими интерпретациями истории [31]. Множество возражений возникает и внутри России [32 – 33].
Но с историками в погонах спорить будет некому – себе дороже. В целом эта борьба скорее предстает не как борьба за правду, а как борьба против нее. Вот мнение политологов [34]:
– А. Окара: “Внешняя политика России соответствует запросам ее электората. Причины внешнеполитических поражений Москвы лежат на уровне глубинных представлений российской власти о ее целях в мировой политике. В головах этих людей существует определенный образ мира, под который они пытаются подогнать реальность. Этот образ исходит из представления, что весь мир помимо России лежит во зле. Правители России мыслят категориями ХХ века и живут в той же реальности, их исторический идеал — сталинский Советский Союз послевоенной эпохи. Именно поэтому они хотят навязать свою примитивную волю бывшим республикам СССР, причем достаточно старыми технологиями — силой, страхом и подкупом”;
– А. Макаркин: “Еще одна проблема внешней политики современной России состоит в том, что вся ее «мягкая сила» — советская, то есть она вся в прошлом. Мы поем одни и те же песни, вспоминаем те же советские кинофильмы и рассказываем анекдоты советской поры. Это довольно долго работало, но в новых государствах выросло новое поколение, которое уже не воспринимает себя как часть Советского Союза, многие из молодых людей там даже русского языка не знают. Однако даже там, где все еще говорят по-русски, как например, в Белоруссии, воспринимают в качестве образца Запад. Новая «мягкая сила» для них — это Илон Маск, современные технологии и максимум свободы. Например, те же белорусы видят, что поляки выходят на протестные акции против закона о запрете абортов, но полиция их не разгоняет, а президент Польши говорит о том, что готов внести коррективы в закон, возмутивший общество. И на этом фоне Лукашенко, который по адресу своих протестующих говорит «пленных не брать» и ведет себя, как какой-нибудь диктатор латиноамериканской страны второй половины ХХ века. Так что проблема современной российской власти в том, что у нее нет идеи, связанной с будущим, она вся в прошлом”.
Почему прошлое, которое должно быть самым безобидным, вдруг становится минным полем для современности? Это фиксация безопасного для власти прошлого. И она делает это с помощью учебников, кино, а теперь и закона. Получается, что не современность вытекает из прошлого, а наоборот, прошлое вытекает из настоящего. То есть сила настоящего может программировать не только желаемое будущее, но и желаемое прошлое. Мы можем увидеть в нем только то, что разрешено законом, но не историей.
Смена мозгов, как и смены режимов, протекают с опорой не только на пространство информационное и виртуальное, но и пространство физическое, когда уличные протесты выступают в роли такого “переключателя” модели мира. Власть в ответ также включает карательные меры именно физического пространства, осуществляя свое право на насилие не только разума, но и тела.
Философ О. Шпарага, отсидевшая свой срок в Беларуси, так характеризует направленность действий властей: “Ханна Арендт, философ и исследовательница Холокоста, писала, что нацистские лагеря — это бессмысленные фабрики по уничтожению людей. В нашей же ситуации у насилия цель есть — перевоспитать, запугать, показать, кто главный, у кого сила. Общее, пожалуй, это дегуманизация и лишение субъектности жертв. Отсюда представления о том, что протестующие — марионетки в руках кукловодов, крысы, отморозки, что они не самостоятельные и ими управляют другие. Ведь представить, что человек вышел и выразил отношение к происходящему по своей воле — равносильно признанию, что он не нуждается в опеке со стороны власти” [35]. Кстати, в камере, как это было и в советских лагерях, она тоже читала лекции.
Тревожность населения как следствие неопределенности должна сниматься специально продуманными действиями. Борьба с ней не может покоиться на случайности. СССР серьезно использовал для этого литературу и искусство, в первую очередь кино, создавая таким образом генераторы правильной картины мира, которые внушали спокойствие, а не тревогу. Сегодня постсоветское пространство тоже порождает продукт со своей картиной мира, но с точки зрения развлекательности/художественности он не пользуется популярностью, проигрывая западной модели, которую несут другие фильмы и телесериалы. А речи первых лиц постсоветского пространства всегда критически воспринимаются аудиторией. Мир тревог должен смениться если не на оптимистический, то хотя бы на мир ожиданий, чего пока не происходит.
Литература
