Георгий Почепцов
Сегодняшняя Украина сохраняет то, что можно обозначить как "нервное информационное пространство", обычно характерное для периода выборов. Большое число чисто информационных каналов могут несколько дней повторять одну и ту же информацию, негативную для своих соперников, или, наоборот, позитивную для себя. Временами создается впечатление, что прошлые выборы еще не закончились, что нам вот-вот пора идти голосовать.
Это говорит о том, что новостной (информационный) характер телеразговора со зрителем стал более виртуальным, когда о своем "хорошем" говорят много, а о чужом "плохом" – мало. В результате должно создаваться впечатление, что "наш" герой лучше "их" героя. И это вновь не информационное, а виртуальное деление.
Многие другие "виртуальности" также размывают картину адекватной действительности. Предыдущий президент не спешит уходить из публичного пространства, виртуально продолжая свою нелегкую службу, словно ничего не изменилось. Мирные переговоры идут одновременно с односторонними обстрелами и смертями. Министры делают все возможное, чтобы население их возненавидело.
В далеком прошлом существовала корреляция между физическим и информационным, а также и виртуальным пространствами. Они держались в определенных рамках, которые не позволяли "раздувать" один аспект в ущерб другому. Информационное пространство не выходило за пределы того малого физического мира, который окружал человека. Виртуальное пространство тоже было ограниченным, поскольку и примитивные, и сложные религии, имея дело с сакральными объектами, естественным образом ограничивали их число. Богов может быть много, но все равно их будет ограниченное количество.
Если сакральное стремится к ограниченному числу сущностей, то современное виртуальное в виде сериалов стремится к бесконечности. Искусство создает уникальные объекты, которые не должны походить на предыдущие, что порождает все новые и новые сюжеты и альтернативные миры.
Однотипно расширилось и сегодняшнее физическое пространство. Никто раньше во времена Советского Союза не мог предположить, что теоретически он может поехать в любую страну. Правда, теперь вместо старых границ стоят финансовые: человек может поехать теоретически, но все равно не может финансово, так что постсоветская граница остается на замке, какой и была советская граница. Раньше во всем обвиняли холодную войну, но теперь ее нет, а большая часть населения все равно остается под замком.
Все три пространства – физическое, информационное и виртуальное – получили сегодня большее наполнение, чем это было раньше. Они возросли многократно, хотя и в потенции по отношению к отдельному гражданину. Разрешено не то, что запрещено, а разрешено то, на что есть деньги. А поскольку украинские зарплаты являются самыми маленькими в Европе, то Европа может ездить в Украину, а Украину в Европу – нет.
Физический мир потенциально раскрылся, информационный, повторяющий его, также, поскольку в истории никогда не было такого переизбытка информации. Виртуальный мир тоже претерпел существенные изменения, поскольку информация постоянно заменяется на интерпретацию, где царствует мнение, не факт.
Виртуальность наиболее чувствительна к смене политических режимов. Она выстраивается в голове теми, кто имеет для этого наиболее сильные возможности. И это, как правило, власть. У нее есть право влияния и на медиа, и на образование, и на науку, которые являются основными машинами по созданию виртуальности, машинами виртуальности первого уровня, которые должны наработать ментальные рамки для машин второго уровня. Они выделяют в общем списке новых лиц и новые события, которые должны стать центральными. Старые герои и события, о которых пелись песни в прошлый период, писались трактаты, которым ставились памятники на площадях, уходят в небытие. О них уже ничего не будет знать новое поколение, а старое сможет вспоминать их только шепотом.
Лишь после них начинают работать машины виртуальности второго уровня – литература и искусство, призванные сделать новых героев родными и близкими. Если машины первого уровня столбят новое виртуальное поле, то машины второго поколения обживают его, делают жилым. Если машины первого уровня работают с рациональностью, то машины второго уровня – с эмоциональностью. Мало назвать Х героем, его нужно сделать любимым, что значительно сложнее. Пока современное кино не очень успешно в создании новой героики.
Такая же ситуация касается и врагов. Они тоже стремительно меняются, как и должно быть, поскольку враг жестко коррелирует с героем. Поменяв героев, нельзя не поменять врагов, с которыми герои ведут неравные бои. Герой делает только то, чего не может сделать обычный человек. Поэтому он может погибнуть в физической жизни, но остаться в виртуальной.
В результате всех этих процессов построения нового счастливого настоящего старые герои – от пионеров до партизан и генералов – стремительно исчезли с горизонта. Их место заняли новые герои, которые заодно забрали себе имена площадей и улиц.
То есть перед нами проходит сначала информационная война, ярким примером которой была перестройка, потом война виртуальная, которая завершается войной в физическом пространстве – сменой памятников, поскольку сменилась героика, а памятник и названия улиц позволяют "метить" физическое пространство по-новому. Скульптор Э. Неизвестный, кстати, в свое время предлагал, чтобы государству особо не тратиться, надо делать все памятники с отвинчивающимися головами.
Виртуальная война более важна, поскольку и информационная, и физическая война подчиняются ей. По этой причине именно победа в ней несет окончательную победу, позволяя изменить и праздники, и названия городов, и образование. Виртуальная война дает карту, под которую затем начинают подгонять мир.
История при таких переходах вроде бы состоит из тех же фигур и событий. Однако меняется интерпретация истории, трансформируются списки героев и врагов, а это создает потенциал для внутренних и внешних войн. России, к примеру, пришлось из декабристов как исторических "первенцев", сделать исторических злодеев, поскольку более важной аксиомой сделалась незыблемость власти. Поднялась и роль религии, поскольку ее аксиомой является идея, что власть от бога.
А. Солнцева, опираясь на Ю. Лотмана, справедливо пишет о поведении декабристов: «Он идет на бал как на кафедру — «греметь» и поучать. Тут же на балу он оглашает случаи крепостнических злоупотреблений и организует подписки для выкупа на волю крепостного поэта или скрипача». Даже когда «такое поведение в свете (это все равно, что нынче высказываться в социальных сетях) казалось наивным и смешным», когда светские люди недоуменно пожимали плечами, осуждая неуместную в гостиных «сердитость», будущие декабристы сознательно и целенаправленно готовили такие выступления, в ущерб тайным целям разоблачая себя как «опасных врагов отечества». Но молчать они считали ниже своего достоинства, а публичную критику власти, осуждение части собственного сословия, ради личных интересов закрывающих глаза на злоупотребления, – своим долгом. Эти непрактичные «речевые жесты» оказали на общество сильное влияние, возможно, более сильное, чем само восстание. Подкрепленное мученической смертью одних и суровым наказанием других, с тех пор и до сегодняшнего дня такой тип поведения в русской культуре интуитивно считывался как героический, и с ним ничего не удавалось сделать» [1]. И сейчас происходит попытка сместить их с пьедестала с помощью инструментария кино.
И точно так на пьедестал сегодня идут новые герои.
Если физические войны с завершением холодной войны заняли менее значимое место, то виртуальное пространство все время воюет. Примерами являются Россия – Украина, где важной является не только реальная, но и виртуальная война. И поскольку эта война "завязана" и на физическое пространство, а механизмами ее является реинтерпретация истории, то мощные институты медиа начинают разрушать прошлую модель мира и создавать новую. Россия, к примеру, продвигает свои нарративы об Украине как о "несостоявшемся государстве". А нарративы сегодня изучают уже не только литературоведы, но и военные, для чего они создали свой собственный термин "боевой нарратив".
Весь мир также погружен в виртуальные войны, где базовой единицей становится именно боевой или вооруженный нарратив. Его функционирование военные задают следующим образом: «Вооруженный нарратив направлен на подрыв цивилизации оппонента и его идентичности и воли, порождая сложность, неопределенность, политические и социальные расколы. Он может использоваться тактически как часть явного военного или геополитического конфликта, или стратегически как возможность ослабить, нейтрализовать или победить цивилизацию, государство или организацию. При хорошем развитии событий он может уменьшить, а то и вовсе убрать потребность в достижении вооруженными силами политических или военных целей» [2].
Еще несколько интересных базовых идей по поводу боевого нарратива, которые мы сгруппируем вместе:
- увеличение объемов и скорости получения информации ведет к потребности в упрощающих нарративах,
- принятие боевых нарративов "прививает" людей, институты и культуры против контраргументов и неприятных фактов,
- боевые нарративы атакуют групповую идентичность, понимание того, кто мы, почему мы такие, а не другие,
- авторитарным режимам не нужны большие силы безопасности и репрессии, они могут опираться на механизм нарративов, что было и в прошлом, когда церковь оставляла протестность за пределами мира, в котором жили люди.
И все это могут делать и делают не пушки, а условные виртуальные машины, производящие литературу и искусство, фильмы и сериалы, а также видеоигры. Технические платформы тоже вносят свою лепту в создание и укрепление нужной картины мира. Гугл, к примеру, может даже не цензурировать в прямом смысле поиск, поскольку мы смотрим только первые ссылки в списке. На вторую страницу результатов поиска никто вообще не переходит. От размещения на первой странице зависит наше видение мира. Фейсбук собирает такие объемы информации о нас, что знает нас лучше родных и близких.
Использование вооруженного нарратива относят к типу асимметричной войны, поскольку здесь используются фейки, дезинформация, социальные медиа, в рамках которых создают истории, направленные на подрыв идентичности и цивилизации противника.
Исследователи подчеркивают, что перед нами ключевая, а не временная трансформация, опираясь на следующие факторы:
- происходят быстрые изменения в инструментарии манипулирования, пришедшее с эволюционной психологией, бихевиористской экономикой, нейронаукой,
- происходит эволюция технологических систем (нанотехнологии, биотехнологии, информационные и коммуникативные технологии, прикладная когнитивная наука), которые не собираются останавливаться,
- в ответ на технологические изменения и переизбыток информации в мире расцвел фундаментализм, который порождает простые и эмоциональные нарративы в ответ на усложнение нашего мира,
- универсальные ценности перестали такими быть: Россия. Китай, мусульманские страны их не признают,
- отрицаются долго существовавшие глобальные структуры, что привело к возникновению частных военных компаний, неправительственных структур, действующих как независимые центры, новых религиозных структур, требующих идеологической и мирской власти,
- ухудшают геополитическую обстановку и новые стратегии, применяемые такими странами, как Россия и Китай [3].
Виртуальные войны заняты управлением нашими мозгами. Причем сегодня это делается не с помощью навязываемой сверху пропаганды, а, наоборот, с помощью самих пользователей, которые платят деньги за кинофильмы и телесериалы, за видеоигры, за мультипликаты, и в каждом из них "зашита" модель мира, которая направлена на дизайн поведения человека. Мы все больше ведем себя так, как нам говорят. И это новый всплеск воспитания послушания, самый ранний из которых датируется временем неолитической революции.
Управление нашими мозгами очень прибыльное дело. В 2019 году Facebook заработал 70 миллиардов долларов, что на 15 миллиардов больше, чем в прошлом году. Ежемесячная аудитория соцсети выросла до 2,5 миллиарда человек [4]. Это отдельная страна, которая подчиняется невидимым приказам своего никем не избираемого президента – М. Цукерберга с состоянием в 77 миллиардов.
Такие доходы позволяют и тратить безумные деньги на то, чтобы на следующем витке получить еще большие доходы. Нетфликс, например, собирается потратить на разработку своего контента 17 миллиардов долларов [5]. Нарративы стоят денег, но и могут нести большую прибыль.
Виртуальные войны пересекаются с коммерческими и другими вариантами. Иран не хочет ни западные фильмы, ни кукол, ни анимацию. Он отменил даже изучение английского языка в школах. Эта реакция присутствует в мусульманских странах, ее можно обозначить как религиозную. Китай диктует свои ограничения на американское кино, иногда даже на уровне сценария, что можно понять как идеологические требования. Россия отказывает в прокате некоторым фильмам, и это политическое противостояние.
Чем сильнее страна, тем в большее противостояние она входит в сфере называемой культурными войнами. Богатые и сильные страны следят за тем, чтобы и в чужом кино они выглядели вполне прилично. Например, в фильмах Голливуда с 1997 года среди героев нет злодеев с китайской внешностью [6]. В одном из фильмов пришлось даже заменить китайцев на северокорейцев в постпродакшн. Фейсбук запрещен в Китае, но Цукерберг успел поучить китайский и даже попросил президента Си дать почетное китайское имя его еще не родившемуся ребенку. Единственный техгигант, присутствующий в Китае, это Linkedin, но ему приходится цензурировать то, что там пишут. Гугл в 2010 году ушел из Китая, но чтоб вернуться стал тайно разрабатывать систему Dragonfly по созданию цензурированного поисковика для Китая. И только протесты сотрудников остановили этот процесс. Но давление больших и очень больших денеге все равно будет продолжаться.
Будущее, которое наступает, будет скорее похоже на сегодняшний Китай. Через 20 лет на рабочем месте боссы могут отслеживать в сотруднике все: от сердцебиения до того, куда он смотрит [7]. То есть самые незначительные изменения станут объектом отслеживания.
Уже сегодня не только Фейсбук получает все богатство информации о вас. Причем не только сам. Как говорит Цукерберг: «Другие компании посылают нам информацию о вашей активности на своих сайтах, и мы используем эту информацию, чтоб показывать рекламу, соответствующую вашим интересам» (цит. по [8]).
Американские военные отслеживают возможную опасность для себя путем анализа социальных медиа [9]. Информацию о нашем электронном поведении дают даже антивирусные программы заодно с поиском вирусов [10]. А точнее они продают такую информацию любым заинтересованным лицам.
Государства будущего займутся созданием консенсуса в обществе с помощью технологий. Почти бесконечное накопление информации рано или поздно поможет и в этом вопросе, ведь общество всегда будет нуждаться в единстве, даже закрывая глаза на способы его получения.
Л. Гудков говорит об "организованном консенсусе" так: «Во времена социализма это была технология принудительного единомыслия. С одной стороны, оно создавалось средствами пропаганды. С другой – обеспечивалось методами контроля, принуждения, ужесточения дисциплины, устрашения и т.п. Организованный консенсус действительно приводит к повышению единомыслия (в очень большой степени – показного). При резком сокращении масштабов террора и репрессий дело сводится к производству демонстративной лояльности общества по отношению к власти, под которой могут скрываться относительное разномыслие, недовольство, раздражение и проч. Конечно, признаки недовольства чаще всего носят диффузный характер. Они не артикулированы, потому как почти никогда не выходят в публичное пространство, оставаясь на уровне кухонных разговоров, брюзжания, невидимой миру оппозиционности. Все дело в степени репрессивности режимов. В жестких, иерархически структурированных, милитаризированных обществах с высоким уровнем террора или применения насилия к гражданам соответствующие пропагандистские действия власти вызывают у граждан хронический страх и устойчивые практики самоцензуры. Здесь нельзя говорить о консенсусе, так как здесь люди молчат. Нужда в «организованном консенсусе» возникает с ослаблением террора и некоторыми уступками власти усложняющемуся обществу» [11].
Мир усложняется, но вместе с ним усложняются и методы управления им. Китай, к примеру, уже давно занимается тем, что можно обозначить как единство поведения. Отыскивая с помощью современных технологий отклонения в поведении и наказывая за это, жителей принуждают правильному поведению, хотят они этого или нет [12 – 18]. При этом 80% граждан ее одобряют.
Китай идет на опережение других стран в сочетании технических и гуманитарных требований: «Китай первым в мире собирается перейти от анализа текстов, как на китайском, так и на английском и других языках не только по критерию содержания в тексте призывов или побуждений к «насильственным, реакционным, антиобщественным действиям, наличию порнографической и другой конфиденциальной информации», но и автоматизированной идентификации и оценке поведенческой эффективности текстов и видеорядов. При помощи платформы имеется в виду не только измерять, а соответственно повышать эффективность воздействия генерируемого контента на поведение граждан Китая и других стран, но и распознавать подобные действия и их влияние со стороны иностранных государств и заграничных операторов информации. Принципиальное отличие китайской системы от используемой в Соединенных Штатах является отказ от применения чисто количественных формальных признаков, типа количества задействованных в информационных операциях аккаунтов в социальных сетях, частоты цитирования, ссылочной массы и т.п. Китайцы собираются измерять не саму по себе информацию, как это делают американцы, а эмоциональное, культурное, а главное поведенческое воздействие генерируемого контента» [19].
Реально – это функция человека, которую тоже передадут искусственному интеллекту. И он будет делать это лучше, чем любой человек.
Вернувшись к нарративам, следует вспомнить и термин нарративные войны. Такие войны вводят в оборот следующим образом: «Когда нарративы становятся боевыми, они могут подрывать безопасность страны, расшатывая веру граждан в демократические институты и правоту закона, порождая гражданское неповиновение. Боевые нарративы в социальных медиа являются излюбленным инструментом рекрутирования экстремистов. Приостановка роста экстремизма, устранение самих экстремистов является временным решением. Всестороннее долговременное решение состоит в том, чтобы сделать экстремистские нарративы неработающими. Вся эта форма войны строится на влиянии. Но это не информационная война, это война по поводу смысла информации. Информация состоит из фактов – сырого набора. Нарративы не рассказывают нам фактов. Нарративы объясняют смысл фактов. Это и есть нарративная война, и наши противники побеждают наши мускулы своими мозгами. Именно поэтому Исламское Государство может собирать рекрутов со всего мира для отправки в конфликтные зоны воевать, так они могут воодушевлять домашних террористов предпринимать летальные действия, физически не принуждая их» [20].
Все это мастерство коммуникаций, где нужные акценты расставляются сразу на всех трех пространствах: физическом, информационном и виртуальном. И будьте уверены – они сработают. Индивидуальный человек всегда проиграет перед технологией.
Литература
За підтримки Федеративної Республіки Німеччина
Якщо вам сподобалася стаття - читайте схожі публікації в блогах на сайті АУП - https://www.aup.com.ua/category/blog/
