Георгий Почепцов
При этом власть может оперировать виртуальной реальностью, акцентируя ее как настоящую в своих отчетах перед населением. В этих своих рассказах они могут легко представлять" прекрасное далеко" давно наступившим настоящим. Власть сильна именно этими интервенциями в массовое сознание, когда то, чего нет, вдруг предстает как то, что есть. У власти всегда больше возможностей доказать, что все хорошо, чем у населения, что все плохо.
Уже само описание в медиа делает какой-нибудь Х реальным в массовом сознании. Поэтому в советское время была распространенным явлением опережающая информация. Торжественно устанавливался какой-нибудь материальный знак, например, камень, где было написано - здесь будет построен университет, больница и под. И это давало возможность СМИ активно обсуждать на данный момент фиктивную реальность почти как настоящую.
Это может касаться и обсуждения реальных проектов, которое так любит власть. Например, было высказано такое мнение о нашумевшем российском проекте "Сила Сибири": "этот проект выглядит, как дорогостоящая показуха, и единственные, кто материально выигрывает от этого проекта, — это подрядчики, которые нажились на его строительстве. С их контрактами, раздутыми сметами. Российский бюджет в лице “Газпрома”, который у нас все-таки компания, контролируемая государством, на этом только потерял. Общая стоимость проекта, если бы мы его обсчитывали, вместе с газоперерабатывающим заводом, освоением месторождений, со стоимостью трубопровода, компрессорных станций и так далее, она выходит примерно на показатель в 100 млрд долларов. Не 55, как говорил “Газпром”, а, если все учитывать — до ста миллиардов. А это никогда не вернется и никогда не окупится. Выиграла от проекта и пропаганда, которая сейчас все это преподносит, как грандиозный прорыв в экспорте газа в азиатском направлении" [1].
Или такое мнение о снятом с показа в России сериала "Слуга народа" депутат Госдумы от «Единой России» Сергея Вострецова: «Здесь такая пародия, такая ненависть. Это завуалированный образ Путина как врага» [2]. А депутаты народ чувствительный к врагам, не то, что население, которое может и пропустить такую атаку.
И. Петровская иронически продолжает: "Это же прямое покушение на сакральность власти вообще. Пусть у себя в Украине покушаются, а мы им еще в этом и подсобим: гляньте, люди добрые, к чему приводят дешевый популизм и ставка на благоразумие народа? Хотите как в Украине? Ради бога. Только наше ВСЁ не троньте. У нас свой сериал вот уже сколько сезонов с успехом идет в эфире всех телеканалов страны. Наш президент, в отличие от украинского, не артист и тем более не комик, а настоящий вождь нации. Отважный — истребитель пилотировал, в батискафе на дно морское опускался, за амфорами бесстрашно нырял, стерхов за собой в полет увлекал, лошадей Пржевальского с ходу приручил. Человечный — поэтому и народ к нему тянется. Где бы он ни появился — окружают, руки тянут, потрогать-обнять норовят, отцом родным называют" (Там же).
Виртуальность не имеет разумных границ, чего не скажешь о реальности. Особенно это касается рассказов о победах власти над разного рода авариями. Тут сразу авария в реальности превращается в победу в виртуальности. Это началось еще в довоенное время, когда гибель корабля "Челюскин" превратила всех участников в героев-челюскинцев.
Можно выстроить для замены подлинной реальности виртуальные якобы реальности (например, реальность 2, реальность 3), и, отталкиваясь уже от них, хвалить себя, представлять свои результаты в более позитивном ключе.
В. Путин, например, все время выстраивает такую фиктивную реальность противопоставляя ее реальности российской, используя для этого управление совсем недавним прошлым. У этого прошлого было много свидетелей, но медиа делают все, чтоб заменить в мозгах людей индивидуальную память социальной, которую и создают сами.
О. Малинова проанализировала такой очередной властный виртуальный "громоотвод" - "лихие 90-е", поскольку власть признала его как выгодную для себя точку отсчета. Кстати, Украина также выступает для официальной России такой отрицательным примером для сравнения.
Малинова пишет: «во все периоды доля негативных высказываний Путина о 90-х достаточно велика: от 43 до 48%», а положительные высказывания составляют лишь 11-18%. Причем, если в течение первого президентского срока, будучи непосредственным преемником Ельцина, фактически назначенным им на пост главы государства, Владимир Путин чаще высказывался о 90-х в позитивном ключе, то со временем, укрепившись в собственной власти, он стал увереннее выстраивать свой политический образ на контрасте с 90-ми, утверждая, что свобода и демократия 90-х — неправильные, не те, что нужны" [3].
Путин противопоставляет как бы свое правление времени 90-х такими способами:
- употребление слов-знаков, например, "сильное государство" или "стабильность", которые, можно сказать, достаточно сильны, чтобы не допускать конкурентные интерпретации,
- популистская риторика с визуальной демонстрацией заботы о людях
- постоянно повторяющиеся однотипные нарративы, когда прошлое выступает для легитимации текущего курса.
Еще раз напомним, что это не настоящее, а препарированное представление о прошлом. Это виртуальное прошлое, которое лишь частично отражает реальность. Зато в головах население именно оно становится главным.
Социальная память более важна для государства, чем индивидуальная. Управляя социальной памятью, государство влияет на индивидуальную, усиливая в ней важные для себя моменты. Индивидуальная память остается с человеком, зато социальная начинает тиражироваться всеми возможными способами. Индивидуальная память не слышна, зато социальная - громогласна.
А. Нагорный говорит на эту же тему, но уже по отношению к советскому прошлому, следующее: "самым безотказным механизмом спасения им сегодня видится ложь о советском прошлом, которое необходимо "мочить по-чёрному", создавая такой кошмарный исторический фон, на котором все нынешние и предстоящие беды России будут выглядеть лишь лёгким недоразумением. Конечно, в тотальной пропагандистской кампании, направленной на унижение и уничтожение советского прошлого, деятельность Хрущёва, Андропова и Горбачёва, этих "священных коров" отечественного либерализма, как правило, обходится фигурой умолчания. Зато Ленину, Сталину и Брежневу "достаётся" по полной программе. Кажется, нет такого преступления перед Богом и людьми, в котором бы их не обвиняли прямо или хотя бы подозревали. Еще бы, ведь из 74 лет советской власти они "на троих" руководили партией и страной целых 54 года! И если не они — "главные преступники преступного режима", то кто же еще?!" [4].
Все это опасный инструментарий, ведущий к созданию определенного рода "политической шизофрении" в массовом сознании. Но точно так в свое время поступили и в СССР, создав канон своей прошлой истории, когда вся дореволюционная история предстала как народно-освободительная борьба против царей, а послереволюционная - как история роли Сталина во всем, что было.
В принципе интересно, как все может меняться при желании. Вроде речь идет о тех же фигурах и тех же событиях, но в новой конфигурации они все начинают нести совершенно иные смыслы. Дополнительно к этому в историю вписывается и то, чего не было типа побега Керенского в женском платье. Как следствие, женское платье, которого в реальности не было, полностью уничтожает эту политическую фигуру, становясь символом "перепуганного бегства".
Валентин Юмашев как свидетель и участник "лихих 90-х" естественно их защищает, поскольку сам принимал посильное участие в выборе Ельциным Путина: "Борису Николаевичу не повезло. Его ненавидят коммунисты. Даже не буду перечислять почему. Образ «лихих 90-х», разрушенного государства, стоявшего на коленях, и прочей ерунды, создала сегодняшняя власть и ее пропаганда. Ну и последние, кто добивает Ельцина, — это наши либералы, которые не могут ему простить то, что он в 1999 году остановил свой выбор на Путине как на своем преемнике. Сегодня нет возможности перебить вранье о 90-х. Вранье о 90-х — это мейнстрим. Я к этому очень спокойно отношусь. Объясню почему. Через двадцать лет после Февральской революции 1917 года, в 1937 году, вы нигде не могли услышать правду об этой революции, впрочем, как и о большевистском перевороте октября 1917 года. Сами большевики называли это событие именно переворотом. В 1937 году Февральской революции не существовало, а большевистский переворот назывался уже Великой Октябрьской социалистической революцией" [5].
И там же он отрицает современные интерпретации: "То, что пропаганда винит Ельцина, что он предложил стране Путина, на мой взгляд, это не так. Наша пропаганда пытается отделить Путина от 90-х, потому что они «лихие», там была «ельцинская разруха», а с Владимиром Владимировичем не может быть связана разруха и прочие неприятные слова. Меня это всегда забавляет, как будто наш президент не был одним из высокопоставленных чиновников во второй половине 90-х: первым заместителем главы администрации президента, директором ФСБ, секретарем Совета безопасности, премьером… Обвиняют Ельцина в предательстве демократических идей противники Путина, продолжая воспроизводить старый миф, что ради собственной безопасности Ельцин отдал власть кагэбэшнику Путину" (см. также комментарии Илларионова [6]).
Мы можем сформулировать такое правило: искривляя прошлое, мы искривляем и настоящее. По этой причине "конструктор" может получать такое настоящее, как ему нужно, отталкиваясь от субъективного прошлого, которое он сам создает. Люди верят и не верят экрану, но верят ему не меньше, чем себе, а чаще и больше, поскольку трансляции социальной памяти ничто не может противостоять.
В этом же ключе лежит дискуссия о роли Егора Гайдара, где тоже ломаются копья, чтобы поскорее уйти от реальности. При этом и сама ментальность Гайдара сформирована виртуальностью: "интерес Гайдара к экономике подпитывался произведениями известных советских фантастов — братьев Бориса и Аркадия Стругацких. Через несколько десятилетий этот интерес открылся с неожиданной стороны — начинающий политик женился на дочери Аркадия Стругацкого Марии, утверждая, что та была его первой детской любовью. В творчестве Стругацких Гайдар выделял роман «Обитаемый остров», в котором поднимаются темы коррупции, инфляции и борьбы за ресурсы. Один из героев, ушедший в подполье бывший психиатр Аллу Зеф, произносит фразу: «Каждому ясно: когда экономика в паршивом состоянии, лучше всего затеять войну, чтобы сразу всем заткнуть глотки». Через несколько лет, в 1968-м, она получила подтверждение во время пражских событий. Власти Чехословакии попытались провести либеральные реформы и придать местному социализму «человеческое лицо», однако встретили упорное сопротивление Москвы — ради сохранения существующего порядка советское руководство ввело войска. Именно тогда в голове Гайдара зародились мысли о необходимости перехода к «рыночному социализму» — с рабочим самоуправлением и конкуренцией между предприятиями" [7].
Но мысли Гайдара по ускоренному переходу к счастью народному были страшны. В. Игрунов вспоминает: "Большая группа молодых реформаторов в 1989 поехала в Чили перенимать опыт Пиночета, там были Найшуль, Чубайс, Левин, Васильев, Болдырев и многие другие. Вернулись все в полном восторге, за исключением Болдырева. Осенью 1989 года у нас были очень тяжелые споры на эту тему. Они же размышляли после поездки так: сделать нищим население, чтобы обесценить рабочую силу, а наши не очень хорошие товары получили бы конкурентоспособность за счёт дешевизны, сконцентрировать ресурсы в руках немногих, чтобы эти немногие могли конкурировать на международном рынке. Я им говорил: эти методы приведут к забастовкам и развалу страны. Они ответили, что понимают это, потому главная задача сначала уничтожить профсоюзы. Я возразил, что с профсоюзами можно договариваться, а без них будут радикалы и дикие акции протеста. Их ответ на мою реплику ошеломил: "А что, у нас пулеметов нет?"" ([8], см. также [9 - 10]).
Мы привыкли жить в жестком мире, поэтому мягкие методы управления не пользуются популярностью. К тому же, мягкие методы требуют десятилетий для достижения результата, а жесткие срабатывают почти сразу. Тем более хорошо срабатывает сочетание жестких и мягких методов, дающее "горючую смесь" для массового сознания. Выдав, например, афоризм "советское, значит, отличное", который укладывается в массовое сознание в качестве аксиомы, уже трудно противопоставить ему нечто противоположное, поскольку разуму будет легче признать это иное исключением, а не правилом, так как правило у него уже есть.
Виртуальность перестает быть чистой виртуальностью, когда она управляется дополнительными параметрами. Если это параметры политические, мы идем в сторону пропаганды. Если это параметры коммерческие, мы идем в сторону разрушения художественного начала. То есть сегодняшнее кино и телесериалы попали в определенную ловушку, из которой не так легко выбраться.
Сюда же относятся и рейтинги. Д. Дондурей говорит о роли телевизионных рейтингов: "Официально признанный всего лишь средством измерения медиааудитории, он, по сути, из технической процедуры превратился в главный содержательный ориентир производства всего отечественного телеконтента. Высокий рейтинг передачи (процент количества ее зрителей от величины всей национальной аудитории) и доля передачи (процент количества ее зрителей от величины аудитории, в это время смотрящей телевизор) должны быть достигнуты любой ценой. Ведь только от этого зависит сегодня стоимость рекламы, размещаемой во время показа каждой программы, а следовательно, и колоссальные доходы телеканалов в целом. Все другие, в первую очередь общественно значимые, цели телевидения: личностное развитие, формирование толерантно взаимодействующих сообществ, распространение адекватных вызовам времени представлений людей о действительности, служение психологическому здоровью — исчезли или существенно уменьшили свое значение в нашей стране. Изменились цели — соответственно, появились иные критерии, а значит, и потребительские свойства создаваемых программ. Такая, ориентированная исключительно на рейтинг, модель отечественных медиа не действует только в двух случаях: когда речь идет о политических интересах и в так называемых репутационных проектах, таких, к примеру, как сериалы «Доктор Живаго», «Идиот», «В круге первом». Свои награды они получают вне какой-либо связи с рейтинговыми процентами, на основе совсем других экспертиз. В таких редких, специально оговоренных ситуациях российское профессиональное сообщество согласно не использовать рейтинг как единственный критерий. Во всех остальных ситуациях он выступает в качестве универсального — как бы очищенного от всех других привходящих обстоятельств — средства фиксации общественного интереса к тому или иному телепродукту. А значит, и как способ опознания любых других его потребительских качеств. Так технологическая по своей природе процедура становится экономической, а значит, и содержательной. Эта философия устраивает сегодня всех участников и агентов российского медиарынка. Самое опасное — тотальная власть этой философии привела к реализации в нашей стране в своей предельной форме механизма так называемой понижающей селекции. Суть ее в следующем. Значительно легче привлекать зрителей, работая на давно обнаруженных психологами древнейших способах нашей ориентации в реальности: сексуальных влечениях, переживании возможного насилия, ожидании смерти, чувствах неизвестности, опасности, неизбежности, подавленности" [11].
Однако виртуальное строительство мира часто проваливается, например, в случае кинопропаганды. Зритель валом валит на американский виртуальный продукт, а отвергает местный. И это со временем повлияет на массовое сознание, отодвигая его еще больше от своего кинопродукта. Национальное может вступать в противоречие с иностранным.
В результате мощной работы, например, все поддержанные российским минкультом фильмы собрали меньше одного "Короля Льва": один фильм победил 49 с соответствующим преобладанием в количестве зрителей. Такая же безрадостная ситуация и в сфере авторского кино: "Зато по ведомству авторского кино год от года регулярно прописываются почти любые вне зависимости от уровня проектов прихоти тех режиссеров, что во власть вхожи и лояльны к ней — и по-хорошему вполне комфортно себя чувствуют в рыночных условиях и без всякой господдержки. Это и Андрей Кончаловский с оказавшимся ненужным ни одному топовому фестивалю, но зато получившим из бюджета 60 миллионов рублей «Грехом», где режиссер искал отражение себя в личности Микеланджело Буонарроти. И Валерий Тодоровский с ностальгическим воспоминанием о собственном детстве в фильме «Одесса», который даже жюри «Кинотавра» проигнорировало, не говоря уж о простом зрителе. И Дмитрий Месхиев, натворивший в свое время немало противоречивых, вплоть до многочисленных обвинений в коррупции, дел во главе комитета по культуре Санкт-Петербурга — что не помешало ему получить 60 миллионов рублей на парадоксальную, и по сюжету, и по уровню постановки будто выпавшую из кооперативного кино рубежа 90-х драму «Два билета домой» о встрече возрастного уркагана (Сергей Гармаш) с брошенной им в младенчестве дочерью. Если что, на «Два билета домой» было продано всего 6 тысяч билетов" [12].
Власть любит свои прекрасные отражения в литературе и искусстве. Ничто отрицательное не проскочит сквозь фильтры финансирования и цензуры, что демонстрирует запрет на прокат фильма "Смерть Сталина". Все, то делается. На государственные деньги, не может противоречить государству. Все, что сделано на чужие деньги, также не должно вступать в противоречие с имеющейся моделью мира.
На вопрос "почему зрители поддерживают чужое" можно дать и вполне научные ответы:
- виртуальность создает контролируемый продукт, отвечающий каждый раз "генеральной линии партии", хотя партии юридической нет, но есть реальная партия власти, которая и смотрит за чистотой в мозгах,
- виртуальность создает эмоциональный продукт, который имеет большее воздействие, чем любые варианты рациональной работы (учебники, монографии, новости), по этой же причине с экрана не сходят политические ток-шоу, создающие эмоциональность драками и криками,
- виртуальность часто хочет стать пропагандой, оплачиваемой потребителями, что удешевляет ее производство,
- виртуальность в любом случае заполняет свободное время человека, которого в будущем будет все больше и больше,
- "своя" виртуальность в отличие от западной продукции все же отражает и поддерживает картину мира человека, отвечает на его собственные вопросы, хотя и этот процесс портят пропагандистские цели.
Но для этого люди должны смотреть, но зрители не спешат на пропагандистские фильмы, на которые тратятся бюджетные деньги. Экс-глава российского минкульта Мединский нашел решение - кинотеатры "не имеют права показывать какой-нибудь фильм, чтобы он занимал более 35 процентов из общего числа сеансов" [13].
Виртуальность строит более правильный мир, убирая все отклонения и исключения, которые могут внести сомнения в правильности избранного властью пути.
При этом за качественную пропагандистскую виртуальность хорошо платят. Например появилась такая информация от Екатерины Андреевой, ведущей программы "Время" с 1997 года: "Еще одной темой, которую успели обсудить звезды, стал заработок на телевидении. По словам Екатерины, в России зарплаты мужчин и женщин сильно разнятся. "Когда я услышала, какая у Андрея Малахова зарплата, то, конечно, порадовалась за него. Я таких денег не видела. Не буду называть другие фамилии мужчин, но я их знаю. Неравенство зарплат между мужчинами и женщинами бросается в глаза", - заметила она. Отметим, ранее Андрей Малахов в беседе с Ксенией Собчак заявил, что во времена работы на Первом канале получал порядка 50 тысяч долларов в месяц. При этом он отмечал, что больше него получали только два человека - Иван Ургант и Владимир Познер. По словам Малахова, сейчас у него примерно такая же зарплата на канале Россия-1" [14]. И всем этим конгломератом информационной "артиллерии" всех каналов и всех программ управляет один человек - А. Громов [15].
Для власти информационная и виртуальная реальности имеют не меньшее значение, чем реальность физическая, а во многих случаях они даже важнее. Физическая реальность - это как бы твой вид дома, где тебя не волнует особо, как ты выглядишь. А информационная и виртуальная реальность - это твое появление на публике, где все должно быть "чин чинарем". Если В. Сурков делал эту "шлифовку" действительности глубинного уровня, обращаясь скорее к тем, кто читает и понимает, то А. Громов делает то же для тех, кто смотрит и хочет понять, что же все-таки происходит в стране и за ее пределами. Как писал К. Чуковский в стихотворении с вполне медийным названием "Телефон": "Ох, нелегкая это работа - Из болота тащить бегемота!".
Литература
За підтримки Федеративної Республіки Німеччина
